— Правильно! Их, илбызов этих, если не разогнать, они сразу все возьмут в свои руки! — похвалил один из мужчин. — И быстро порчу наведут!
Перезарядив пистолет, Турс вернулся к провожатым. Немного погодя от женщин прибежала девочка.
— Кому объявить весть? — закричала она.
— Ему! — указали ей на Турса.
Мальчик, — закричала счастливая вестница.
И смелый Турс неожиданно растерялся. Гарак достал из кармана серебряный рубль, который собирался отдать брату в дорогу, и подарил его девочке. У него мгновенно мелькнула мысль, что Турсу теперь этот рубль не понадобится, потому что он уже никуда не поедет.
— Вот это подарок! — раздались возгласы.
— Пусть сын будет вам на счастье! — поздравляли люди Турса. — Но куда же вы с ним теперь поедете?..
Подошли женщины и тоже стали просить Турса отложить поездку хоть на несколько дней.
— Ведь в таком пути человеку тяжело самому, а тут еще с ребенком! Солнце, дождь, а совсем в горы заедете — там и снегом посыпет!
Турс задумался. Как долго ждал он сына. Втайне мечтал о нем, не признаваясь даже жене, чтоб черти не подслушали. И вот все Бог дал, как он хотел. Что же делать?.. Ведь действительно, можно поехать со следующей партией. Будут же, наверно, еще мухаджиры.
«А где сеять?.. А слово твое?..» — поднимался в нем другой голос.
Все эти мысли прервал крик мальчика, сторожившего на бугре.
— Едут! Алей-лей![37] Конца не видно!
И раздумье Турса снесло, как рой мошкары ветром.
— Нет. Решение менять не буду, — сурово ответил он. — У мужчины должна быть одна голова.
Он с волнением глядел на дорогу.
— Это слово верное, — согласился старик из рода Чуры, племянник Эги. — Но здесь такое положение… Словом, тебя не упрекнут в слабости…
— Чью же землю вам падишах обещал? — сиплым голосом спросил у Турса другой горец. — Нет же ничейной земли на свете! Я ее всю исходил! Был и в Черкесии, и у осетин, видел чеченскую жизнь, жизнь кумыков — всюду одно: на каждом клочке хозяин! А раз у земли есть хозяин — никто тебе ее не отдаст.
— Султан даст. У него хватит на всех! — убежденно ответил Турс.
— Поверю, когда сам увижу! — упрямо возразил горец.
А вереница подвод приближалась к джараховцам. Впереди на коне — офицер партии. За ним охрана — несколько казаков, потом арбы, огромные мажары с плетеными боками, навьюченные верблюды, мулы, ослики… Все это вперемешку ползло длинным серым пыльным облаком. Рядом с арбами дети гнали баранов, коз, телят. Редко у кого за подводой шла на привязи корова. Между колесами понуро шагали мохнатые овчарки. Обоз двигался мимо, а пораженные ингуши молчали. Наконец-то все, о чем говорили с Турсом и порой говорили с какой-то легкостью, встало перед ними удручающей действительностью. Вот они, эти мухаджиры, которые добровольно покидают родные очаги и идут в заморские дали. И чем больше джараховцы всматривались в их лица, тем яснее видели в них себя.