— Я по-русски… плохо… — И он попросил Мухтара переводить его. Говорил он медленно, останавливаясь, чтобы Мухтар успевал перевести. Обращаясь к представителю власти, он держался как равный.
А тот слушал его, смотрел на всадников, стоявших в строгом молчании, и удивлялся умению их вести себя и логике этого крестьянина-вожака.
— Я благодарю товарищей, — переводил Калоя Мухтар, — за то, что они дали слово мне, когда каждый из них мог бы сказать лучше. Я благодарю их за то, что они не изменили обычаю почитания старших, хотя за эти годы на войне можно было забыть о всех правилах жизни!
Я прошу наполнить чаши. Я прошу нашего хозяина сесть. И хочу, чтобы села Вика.
Они сели. Все остальные наполнили свои бокалы, Калой продолжал:
— Веревка, говорят, хороша длинная, а речь — короткая. Но это легче сказать, чем сделать. Тем более мне. Я не наиб Шамиля и не русский генерал. Я всего лишь горец, пастух.
Я привык говорить со скалами. Скалы привыкли к моему голосу. А эти стены слушали царей. Эти стены не привыкли к голосу пастуха.
Сегодня для нас удивительный день! Я хочу, чтобы мы вспомнили всех, кто погиб на войне… всех, которые не дожили до этого дня, до дня, когда я, Калой из Эги-аула, говорю в этой великой сакле!.. Ничего нет удивительнее этого!
Мы шли по городу, — обратился он к представителю власти. — Я не знаю, может быть, и есть на земле человеческое жилье краше этого… может быть, и есть народ приветливее вашего, но нам ваши люди бросали цветы, а лица их были еще красивее. А ведь нас везли через всю Россию не для парада! Нас везли, чтоб мы убивали этих людей!..
Калой помрачнел, помолчал, опустив глаза, а потом вскинул голову, бросил взгляд на весь зал и гневно воскликнул:
— Да покарает великий и всемогущий Аллах того, кто задумал такое злое дело!
— Амин! — хором откликнулись всадники.
— Да воздаст он добром за добро тем, которые пришли к нам, схватили за руку и сказали: «Безумные! Проснитесь! Ведь перед вами братья!» Великое спасибо этим людям за ум, за смелость, за правду! Иначе сейчас все было бы плохо! Все было бы очень плохо!..
Этому главному городу России, этой главной сакле в этом городе, вам, которого власть от себя поставила хозяином перед нами, мы желаем добра и берката!
За этим столом мы пожелаем, чтоб не гибли на войне люди, — он бросил взгляд на Вику, — чтоб не сиротели дети, матери, жены России! — И, подняв над головой кусок черного хлеба, воскликнул: — Чтоб этот кусок хлеба, перед которым все мы всегда на коленях, был у нас в изобилии! Чтоб для всех рук хватало земли!