Много было попито, поедено,
Много было соболей поглажено.
Лунев окончательно стал в доме своим; как же, сват же. Все переговаривался с Ниночкой, тайно, наедине, показывал ей какие-то бумаги, внушал ей своим воркующим баском:
— Муж, конечно, голова, но жена — шея, и может повернуть эту голову, куда хочешь. Вы, Нина Федоровна, все, вы все можете. Дайте ему вот это подписать.
Ниночка давала. Боков хмурил лоб, читал важно и при этом шевелил губами.
— Это на счет чего же?
— А ты подписывай, пожалуйста.
И Гараська ставил внизу каракульки. А через день, через два, глядишь, у Ниночки новая брошь, новый кулон или новое платье.
Лунев ходит этакий таинственный, довольный, хитренько улыбается, белыми пухлыми пальцами расчесывает шелковую бороду.
И всем хорошо. В городе теперь знали, куда надо итти со своей докукой: к адвокату Луневу. А это главное — знать, куда пойти…
В городе же докуки росли. Все новые, одна острее другой. И злые разговоры пошли про Ниночку. Но не знала она про них.
Так-то вот.
Впрочем, и у ней была порой печаль — размолвки с Боковым. Чаще это бывало в дни похмельные.
— Гаря, вот Лунин говорит… надо ему устроить. Ты его слушайся, он образованный.
— Знаем мы этих образованных. К стенке их. Только контр-революцию они разводят.
— Ну, с тобой не сговоришь.
— А ты не говори. Чего ты, баба, понимаешь? Выпьем лучше.
— Ах, как ты выражаешься… «Баба»… Пожалуйста, я тебе не баба. Привык там с бабами возиться, и думает, что все бабы.
— Аль ты по другому устроена? Гляжу вот я, гляжу на тебя кажний день, ну, никакой отлички. Все у тебя, как у других баб сделано.
— Фу-фу-фу, какой ты грубый. Я и говорить с тобой не хочу.
И хлоп дверью. В будуар к себе… А Гараська:
— Хо-хо-хо…
Выпьет, посидит, еще выпьет и пойдет мириться.
Веселым валом, веселым валом валит Гараськина жизнь в плигинском доме.
* * *
Раз вечером на лодках поехали кататься. На передней — большой, восьмивесельной, реквизированной у купца Огольцова — сидел сам Боков с Ниночкой Белоклюцкой, пьяный, клюквенно красный. Нина приказала принести ковер, и улеглась на нем, довольная, как победительница. На других лодках ехали приятели Бокова.
Поднялись до цементного завода, выехали на середину и, бросив весла, поплыли по течению, мимо города. Пили, пели, орали. Самогон на этот раз попался плохой, кого-то стошнило.
— Товарищи, дуй мою любимую! — заорал Боков.
И все нестройно запели «Из-за острова на стрежень».
Боков сидел на ковре, опустив голову, потряхивая ею, и в такт песни постукивал ногой.
Нина обхватила его шею белой рукой, и тоже пела, немного пьяненькая.