Они поздоровались с бородатыми стражниками, и те опустили копья, проехали мимо белых шатров кипчакских всадников, миновали стоянку рослых бритоголовых воинов, прибившихся к ним еще под Эдессой и называвших себя «людьми Зиара», проехали через «квартал отбросов», где обитал всякий сброд, интересующийся исключительно пьянством и грабежами, и только потом попали в наиболее чистую часть лагеря, занятую гвардейцами Томаса Мясоруба. Правда, и здесь хватало пьяных воинов, блюющих себе под ноги и спящих вповалку прямо на выжженной траве, но с этим уже ничего нельзя было поделать – Уйгуз Дадай хорошо знал нравы, царящие в любой наемной армии. Чуть поодаль от остальных стоял огромный алый шатер, у которого дежурили четверо трезвых и опрятных воинов, одетых в странные стальные халаты, которые принято носить на родине Томаса.
– Я командир лазутчиков,– сказал Уйгуз самому высокому и сильному.– Мы только что вернулись с вестями для короля. Передайте ему, что Уйгуз Дадай придет к нему, когда он пожелает.
Воин пристально посмотрел на него. Черты лица напоминали складки стального халата.
– Можешь идти прямо сейчас. Король Томас не спит. Возможно, он выслушает тебя и даже одарит своими милостями.
Великан протянул руку, в которую Уйгуз послушно вложил свою кривую гибкую саблю и обоюдоострый кинжал.
Потом он невольно замешкался. Странно! Вот так, сразу, без предварительного доклада, к Мясорубу обычно не пускали.
– Иди же,– сказал воин, и Уйгуз с усилием шагнул через порог.
Томас Мясоруб сидел в исходящей паром и пышной мыльной пеной большой деревянной ванне, вместе с двумя девицами, которые втирали пену в его тело льняными рукавичками. Третья стояла рядом с ванной на коленях, держа в руках серебряный поднос с вином и кусками жареного мяса. Девиц этих Уйгуз не помнил, да оно и неудивительно,– Томас менял их регулярно, как платки, что ему подавали после омовения. Между ванной и входом стоял Руфус-Медведь, его личный телохранитель и оруженосец, и в самом деле похожий на огромного медведя, украшенного по странной прихоти заморской моды длинными рыжими косами. Огромная волосатая лапа лежала на рукояти меча.
А недалеко от входа, так, чтобы королю было видно из его ванны, висел, подвешенный на стальных крюках, голый человек. Неестественно вывернутые члены его, черные, будто отмороженные пальцы и кровавая шапочка на темени, где кожа была срезана вместе с волосами, говорили о том, что человек немало претерпел, прежде чем упокоился на этих крюках подобно куску баранины,– возможно, крюки эти даже показались ему избавлением, королевской милостью, на которую Томас Мясоруб был столь щедр...