— Мисс Кинг, позвольте ваш фонарик. Ги оставил нас во тьме кромешной,— с ледяным сарказмом вымолвил Уолтерс, стараясь разглядеть хоть что-то во мраке зала.
Люси направила луч в образовавшуюся нишу, где обнаружился покрытый письменами ларец. Эф-У тихо присвистнул:
— Вот оно что! Старый очаг когда-то заложили кирпичом, а рядом вместо него соорудили большой камин. Анджело, перенеси-ка этот сундук поближе к нам. Мы на пороге великого открытия! Томас Брайтман предупреждал нас, что первой чашей гнева Божьего явилось наследование Елизаветой престола в тысяча пятьсот пятьдесят восьмом году, а седьмая труба Откровения вострубила в тысяча пятьсот восемьдесят восьмом, когда была разгромлена Армада[139]. Соответственно, наступившее в ту пору неизбывное благоденствие возобновится с помощью некогда утерянного, а теперь заново обретенного знания, которое завещали нам великие мужи эпохи правления Елизаветы. И всеобщее счастье не прервется отныне до конца времен. Кто знает, может, в этих ларцах и спрятана та самая седьмая чаша? Момент наступает в высшей степени апокалиптический!
Люси, наблюдая за Ги, все больше отступала назад: ее неприятно поразил выступивший на лице ее похитителя зловещий румянец. Теперь и его старшего компаньона била лихорадка. Оба они наводили на нее ужас, и Люси искренне надеялась, что испытание уже близится к концу. Она поняла, что их теперь совершенно бесполезно увещевать. Разыскивая материалы о Ди и Бруно, Люси, конечно, натыкалась на упоминание о пресловутых «семи чашах». Читала она и о Томасе Брайтмане — он подсчитывал трубы и чаши Откровения, начав с римлян и ранних христиан, и установил дату «призвания евреев стать христианской нацией». Годом исполнения пророчества должен был стать тысяча шестьсот тридцатый, но, когда предсказание не сбылось, все даты, числа и исторические события были подвергнуты пересмотру и передвинуты. Люси подумалось, что непредвзято мыслящий архивариус уже насчитал бы к этому моменту не менее семидесяти чаш — и один бог знает, сколько труб! — но она справедливо решила, что сейчас не время оспаривать мнение Уолтерса.
Анджело опасливо ступил в необъятный тюдоровский камин и, приподняв железный сундук с одного боку, втащил его на низкие козлы. Тампль сделал несколько нерешительных шагов вперед, но смешался и снова затянул что-то монотонное. Люси с изумлением услышала, что Ги время от времени вставляет в песнопение слова из «таблицы Юпитера», будто бы играющие роль оберега и призывающие ангелов: «Элохим, Элохи, Адонай, Цеваот…» Она пристальнее вгляделась в него и с ужасом заметила, что лицо Тампля в призрачном свете посерело, словно обсыпанное пеплом. Этот оттенок был ей знаком как нельзя лучше по собственному больничному опыту. Люси уже хотела обратить на это внимание Уолтерса, но поняла, что профессор всецело поглощен своей добычей, буквально ослеплен ею. Очевидно, он не воспринимал ничего вокруг, кроме сундука, и когда наконец обернулся к ней, то был не в силах скрыть переполнявшее его волнение.