— Как Питер и Джейн[2].
— Ганс и Грета[3].
— Донни и Мэри[4].
— Точно, — сказала Элен, забирая свой кофе. Она сделала глоток. — Теперь, когда я смотрю на тебя, мне уже хочется не разорвать всю твою одежду на мелкие кусочки, а хорошенько ее выгладить.
— Ты права, — сказал я. — В смысле, я тоже тебя люблю, но должен признаться, что я больше не влюблен в тебя. Когда я утром в первый раз вижу тебя — ты собираешься на работу, ищешь в шкафу, что бы тебе надеть, я начинаю мысленно одевать тебя. К тому моменту, как ты уже определишься, в чем сегодня идти на работу, я уже мысленно одел тебя в свитер крупной вязки с двойным горлом, полупальто и шарф.
— И что, по-твоему, это все значит? — спросила она с таким видом, как будто искренне хотела получить ответ. — Ты думаешь, это нормально — быть такими цивилизованными?
Я пожал плечами.
— Не думаю. То есть каждый раз, когда у кого-то из моих друзей по работе происходит разрыв, я спрашиваю у обеих сторон, что случилось, и они говорят «Это обоюдное решение», как будто этим зарабатывают какие-то очки. Но на самом деле я думаю, что у нас с тобой — первое расставание по обоюдному желанию во всей мировой истории.
— Как-то жутковато, — сказала Элен. — Откуда у нас сейчас столько сил на это? И почему их у меня не было, когда мне они были по-настоящему нужны, например в четырнадцать лет? — Она встала и скрылась на кухне, потом вернулась с пакетом коврижек, которые поедала одну за другой. На середине четвертой она вдруг закричала: «Есть!» — и помахала наполовину съеденной коврижкой с налипшими крошками над журнальным столом.
— Что есть?
— Ответ, — ответила она. — Все дело в биологии. Даже на клеточном уровне мы запрограммированы на продолжение рода, правильно?
Я кивнул.
— И, несмотря на пожелания твоей мамы, у нас нет никакого желания продолжать род друг с другом, так ведь?
Я снова кивнул.
— Вот поэтому мы и не расстраиваемся. Биология говорит нам, что не стоит плакать из-за пролитого молока.
Было одиннадцать утра следующего дня, субботы, и мы с Элен только что позавтракали. С того момента, как мы приняли решение расстаться, прошло пять дней, и я теперь спал на диване, также известном как Адский диван, и, наверное, поэтому моя шея жутко болела. Во вторник я сказал Полу Бэррону, своему боссу, что хотел бы перевестись из нью-йоркского офиса в другой, желательно вообще не в Америке. Хотя мне и нравилось в Нью-Йорке и у меня здесь появилось несколько друзей, я не хотел здесь оставаться после расставания с Элен. Мне явно нужно было сменить обстановку.