Существовала и третья угроза жизни обитателей зоопарка. Время от времени смотритель Вальтер Вендт докладывал об исчезновении некоторых из своих редких подопечных. Было только одно возможное объяснение: некоторые берлинцы крали и забивали животных, чтобы пополнить свой скудный рацион.
Перед директором зоопарка Луцем Хеком стояла дилемма — дилемма, которую даже дружба с партнером по охоте, рейхсмаршалом Германом Герингом, да и с любым другим, если уж на то пошло, не могла разрешить. В случае длительной осады птицы и животные наверняка умрут от голода. Хуже того, хищные животные: львы, медведи, лисы, гиены и очень редкий, ценный павиан, которого Хек лично привез из Камеруна, могли разбежаться во время сражения. Как скоро, размышлял Хек, ему придется уничтожить павиана и пятерых львов, которых он так сильно любит?
Густав Ридель, смотритель львов, который выкормил из бутылочки девятимесячных львят Султана и Бусси, уже решил: невзирая ни на какие приказы, он спасет маленьких львов. Ридель не был одинок в своих чувствах. Почти каждый смотритель придумал план спасения своего любимца. Доктор Катерина Хейнрот, жена семидесятичетырехлетнего директора разбомбленного аквариума, уже ухаживала за маленькой обезьянкой Пией в своей квартире. Смотритель Роберт Эберхард был одержим идеей защитить редких лошадей и зебр, доверенных его попечению. Больше всего Вальтера Вендта волновали десять зубров, близких родственников американского бизона. Они были его гордостью и радостью. Чтобы вывести их, ему потребовалась лучшая часть его тридцати лет в науке. Зубры были уникальными и стоили более миллиона марок, примерно четверть миллиона долларов.
Что касается Генриха Шварца, смотрителя птиц, он больше не мог выносить страданий Абу Маркуба. Он подошел к пруду и еще раз позвал большую птицу. Когда
Абу приблизился, Шварц наклонился и нежно поднял его на руки. Отныне птица будет жить — или умирать — в ванной комнате Шварца.
* * *
Зал красного с золотом Бетховен-Халле в стиле барокко заполнился публикой.
Резкое постукивание дирижерской палочки, — и все стихло. Дирижер Роберт Хегер поднял правую руку и замер. За стенами зала, где-то в разоренном городе, взвыла пожарная сирена, и ее вой постепенно растаял вдали. Еще секунду Хегер позировал, затем его палочка опустилась и приглушенно забарабанили четыре барабана: в недрах огромного Берлинского филармонического оркестра зародился Скрипичный концерт Бетховена.
Деревянные духовые инструменты начали тихий диалог с барабанами. Солист Герхард Ташнер ждал, не сводя глаз с дирижера. Большая часть публики, заполнившей уцелевший концертный зал на Кетенерштрассе, пришла послушать блестящего двадцатитрехлетнего скрипача, и, когда ясные, как колокольчик, звуки его скрипки воспарили, растаяли и снова воспарили, они замерли в восхищении. Те, кто присутствовал на том дневном концерте в последнюю неделю марта, вспоминают, что некоторые даже тихо рыдали.