Некуда ей идти. Совсем некуда.
Какая ранняя в этом году зима. Или она просто отвыкла в своем Питере?..
К маме ее не пустили. Может, из-за этого ей все казалось, что мать жива и просто не хочет ее видеть.
«Катенька, девочка, нельзя тебе туда, — убеждал ее дядя Сережа, всегдашний папин заместитель, — пока никак нельзя. Подожди пока, девочка».
Чего ей ждать? Катя знала, что больше ей ждать нечего.
И возвращаться тоже некуда. В Питере ее никто не ждал.
Генка все похаживал куда-то, все концерты посещал, выставки, просмотры.
Это знаменитый Горчичкин, ты что, не знаешь?! Деревенщиной была, деревенщиной и осталась, дура непроходимая! Откуда ты такая взялась?! Ты что, не видишь — цвет, настроение, линии, все, все гениально!.. Смотри, смотри, дура!
Она смотрела — мясные туши, срамные донельзя. Ей казалось, что глухие темные краски невыносимо воняют, все время хотелось зажать нос платком. «Дура, — говорил Генка, — только гений может вытащить на свет самое скверное, что есть в человеческой особи. Тебе нос охота зажать, а надо, чтоб была охота с балкона прыгнуть от мерзотности собственной, потому что человеческая особь рождается на свет, только чтобы гадить и портить! Вот Горчичкин своим гением и избавляет мир от скверны!»
Катя страдала оттого, что не была согласна с тем, что она «скверна», и еще оттого, что картинка в углу никому не известного старенького художника — луг, а на лугу пасется усталый конь, и теплое солнце валится в траву, и береза не дрогнет, не шевельнется — нравилась ей гораздо больше, чем туши.
Генка все похаживал, приходил под утро — то ли навеселе, то ли под кайфом, потому что спиртным не пахло, — валился на кровать, глядел веселыми глазами в потолок, посвистывал и на Катины вопросы отвечал, что она дура. А три месяца назад совсем ушел. Собрал вещи в большой Катин чемодан и ушел. Она сначала не поверила, что он на самом деле собирается уйти, сидела на кухне, пила чай, смотрела в стену. На стене были развешаны расписные тарелки с названиями городов, которые отец привозил из своих поездок, а мама потихоньку сплавляла Кате. Говорила, что не любит на стенах «географию».
«Geneva, Switzerland» было написано на одной из тарелок, а на другой «London, England» и нарисовано что-то очень приятное — островерхий домик, озеро, фонтан, не в пример гению Горчичкину.
Генка деловито прихорошился перед зеркалом, причесался ее щеткой и бодро пожелал ей счастливо оставаться.
Она и тогда не поверила. Он не пришел ни на следующий день, ни через неделю, никогда. На ее звонки секретарша отвечала, что его нет на месте, — видно, была проинструктирована специально.