Старик повернул ко мне голову и, заслышав шум, навострил уши.
— Скареда, — пробормотал он. — Получив монету, он спешит запрятать ее в свой сундучок. Каждый час должен их пересчитывать, никак не может дождаться закрытия. И всегда был жирной, жадной свиньей. Он сын своей матери, не мой, это сразу видно.
Я тихо шагнул к двери, но, как оказалось, недостаточно тихо. Старик вскочил и закрыл собой проход. Казалось, он всматривался мне в лицо сквозь молочную плеву, застилавшую его глаза.
— Послушай, незнакомец, — сказал он. — Ты здесь не для покупки земли. Тебя привело сюда это убийство, а?
Я попытался придать лицу безразличное выражение, но сообразил, что в этом нет нужды.
— Нет, — ответил я.
— На чьей ты стороне? На стороне Секста Росция или его обвинителей?
— Я же сказал тебе, старик…
— Хорошенькая загадка, а? Государство вносит старика в проскрипционные списки, а затем его же сына обвиняют в преступлении. И разве не странно, что выгоду из этого извлекает старый паскудник Капитон? Еще более странно, что этот Капитон первым во всей Америи прознал об убийстве, что с известием об этом к нему посреди ночи отправился Главкия, которого мог послать только один человек — этот мерзавец Магн. Как мог он узнать о случившемся так быстро и зачем он направил гонца и как к нему попал окровавленный кинжал? Тебе все ясно, не так ли? Так ты, по крайней мере, думаешь.
Мой сын говорил тебе, что молодой Секст не виновен, но мой сын — дурак, и ты окажешься дураком, если его послушаешь. Он говорит, будто слышит все, что говорится в этой комнате, но он не слышит ничего; он всегда слишком занят болтовней. Только я все слышу. Десять лет, с тех пор как я потерял зрение, я только и делаю, что учусь слушать. До этого я никогда ничего не слышал: я думал, что слышал, но я был глух, как и ты, как глух всякий зрячий. Ты не поверишь, как много я слышу. Каждое слово, произнесенное в этой комнате, иногда даже то, о чем молчат. Я слышу то, что другие шепчут себе под нос, хотя они даже не подозревают, что их губы шевелятся, что из их уст вылетает дыхание.
Я тронул старика за плечо, думая мягко его отстранить, но он стоял неколебимо, как брус железа.
— Секстов Росциев, и отца и сына, я знал много лет. И дай мне сказать, пусть это покажется невозможным, какие бы доказательства ни были у тебя в руках, за убийством отца стоит сын. Как они друг друга ненавидели! Это началось, когда Росций взял себе вторую жену, и она родила ему Гая — сына, которого он портил и баловал до самой его смерти. Я помню день, когда он принес младенца в этот трактир и всем в комнате давал подержать своего хорошенького златовласого мальчика, да и где на свете найдешь человека, который не гордился бы новым сыном. А в это время молодой Секст стоял в дверях — забытый, брошенный, весь раздувшийся от ненависти, точно жаба. Тогда у меня еще были глаза. Я не помню, как выглядит цветок, но по-прежнему вижу лицо юноши и его глаза, в которых застыла жажда убийства.