Он скривил уголки рта и сбросил с плеча мою руку.
— Но я видел, как ты поцеловал ее в кладовой.
Он развернулся и свирепо посмотрел на меня, затем окинул остальных надменным взглядом и отошел назад, чтобы они не могли, его видеть. Он заговорил таким тихим голосом, что я едва его слышал:
— Не шути с этим, Гордиан.
Вместе с ним я вышел в коридор.
— Это не шутка, я только имел в виду…
— Знаю что ты имел в виду. Но не заблуждайся на мой счет. Я поцеловал ее не удовольствия ради. Я просто должен был это сделать. Я закрыл глаза и подумал о Цицероне, — его лицо стало напряженным, и вдруг вновь разгладилось: так умиротворяет любовников произнесение имени возлюбленного. Он сделал вдох, странно мне улыбнулся, затем повернулся уходить. Я следил за тем, как он вышел из-за занавески в парадный коридор. То, что я увидел вслед за этим, заставило учащенно биться мое сердце.
— Так вот ты где, молодой Мессала! — Голос был и впрямь золотистым: он был подобен меду, подобен жемчугу в янтаре. Хрисогон шагал по коридору навстречу Руфу, и был шагах в двадцати от него. На какое-то мгновение я увидел его лицо, а он мое. Потом полог опустился.
Я слышал его слова за тканью.
— Пойдем, Руф. Ауфилия вернулась к работе, а ты должен вернуться к наслаждению. — Он рассмеялся раскатистым, грудным смехом — мускулистым и зрелым, как тяжелые, спелые виноградины. — «Эрот дурачит стариков и рабски покорен молодежи». Так говорит наш милый Сулла, а он-то знает об этом не понаслышке. Но я не позволю тебе рыскать наверху в поисках новых побед, пока старина Метробий заливается соловьем.
В его голосе не было подозрительности, и, к своему облегчению, я услышал, как он замирает в дальнем конце коридора. Но я знал, что увидел, когда наши взгляды встретились. Его гладкий, широкий, золотой лоб прорезала легкая морщинка, а в голубых глазах застыло недоумение, словно он задумался, кем же из множества его слуг могу быть я, а если я не его раб, то чей и что я делаю в разгар пира наверху. Если выражение моего лица было столь же прозрачным — если на моем лице проступила хотя бы десятая часть испытанного мной изумления и страха, то Хрисогон без промедления вышлет наверх телохранителей разузнать, в чем дело.
Я вернулся в комнату.
— Руф прав. Мы должны поспешить. Я только хотел спросить вас еще об одном, — сказал я; на деле же то была единственная причина моего прихода. — Была одна девушка, рабыня, шлюха — молодая, светловолосая, хорошенькая. Из Лебединого Дома — Елена.
Я видел по их глазам, что они ее знали. Они обменялись заговорщическими взглядами, словно решая, кто будет говорить. Феликс прочистил свое тощее горло.