О прежней жизни Уикэма в Хартфордшире знали лишь по его же рассказам. Что до его истинного характера, то Элизабет не стала бы наводить о нем справки, даже если бы имела такую возможность. Его голос и манеры сразу внушили всем, что ему присущи всевозможные добродетели. Она попыталась припомнить хоть один его добрый поступок, хоть какое-то свидетельство его прямоты и прекраснодушия, которое можно было бы противопоставить нападкам мистера Дарси, или хотя бы отыскать в нем некую добродетель, не вязавшуюся с разгульным и праздным образом жизни, в котором Дарси обвинял его. Но на ум ей ничего не шло.
Она отчетливо вспомнила всю их беседу с Уикэмом в тот первый вечер у мистера Филипса. Многие его выражения еще были свежи в ее памяти. Теперь ее поразила неуместность подобного разговора между малознакомыми людьми, и она удивилась, что это раньше не пришло ей в голову. Она увидела, как бестактно он рекомендовал себя и как его поступки расходились со словами. Элизабет вспомнила, как он хвалился, что не боится встречи с мистером Дарси — пусть уж мистер Дарси уедет, если захочет, он ему не уступит, — и все же не осмелился через неделю появиться на балу в Незерфилде.
Она также вспомнила, что до тех пор, пока обитатели Незерфилда не уехали, он никому, кроме нее, не рассказывал своей истории, но после их отъезда о ней вдруг повсеместно заговорили. И у него не возникло сомнений или сожалений по поводу того, что он порочит имя мистера Дарси, хоть ранее он и уверял ее, что уважение к отцу никогда не заставит его дурно отозваться о сыне.
Все его поступки теперь представали в совершенно ином свете! Элизабет более не находила достойных объяснений отношению Уикэма к ней самой: он либо обманывался насчет размеров ее приданого, либо тешил свое тщеславие предпочтением, которое, по ее мнению, она выказывала ему самым неосторожным образом. Желание оправдывать его становилось все слабее и слабее, а что до правоты мистера Дарси, так Джейн уже давно уверяла ее в том, что во всей этой истории с Уикэмом никаких предосудительных действий он не совершал. И несмотря на его высокомерные и отталкивающие манеры, Элизабет ни разу за все время их знакомства не довелось заметить ничего, что свидетельствовало бы о его несправедливости или бесчестности.
Она сгорала от стыда за свое поведение. Стоило ей подумать о Дарси или об Уикэме, как она тотчас же видела собственную слепоту, предвзятость, глупость, предубеждение. Если бы ее кинжал был при ней, то Элизабет упала бы на колени и, ни секунды не колеблясь, нанесла бы себе семь ран позора.