Танков начал подробно докладывать, кто, где и как должен обороняться. Я выслушал его молча. Что я мог увидеть в непроглядной тьме ночи, что мог исправить.
— Хорошо, утром будет видно. Занимайтесь своими делами, — отпустил я Танкова, и мы вернулись в штаб.
Аккуратный Рахимов уже подготовил всю необходимую документацию.
— Для связи со второй ротой, кроме телефона, выделил двух конных и двух пеших связных. А с первой наладить такую связь или же штаб разместится в Матренине? — спросил меня старший адъютант.
— Штаб останется здесь. Хотя Матренино находится в центре нашей обороны, по-моему, в данной обстановке будет вернее расположиться нам здесь.
— Да, аксакал, самое интересное развернется здесь, на шоссе, — вставил неугомонный Джалмухаммет.
— Ты прав, и потому два «максима», и пушки оставьте здесь, — ответил я, просматривая бумаги.
— Разрешите? — ворвался кто-то.
Я пытался разглядеть вошедшего при тусклом свете свечи. Это был рыжий, курносый коротыш, большеротый, толстогубый, с крупными зубами и маленькими юркими глазами. Он был в поношенной стеганой телогрейке, туго перетянутой широким желтым ремнем.
— Товарищ старший лейтенант, команда истребителей танков в двадцать пять человек прибыла в ваше распоряжение. Лейтенант Угрюмов! — отчеканил он, представляясь по уставу.
Мы невольно улыбнулись, глядя на этого расторопного командира.
— Присаживайся, — указал я на стул перед собой. — Ну, батыр, докладывай, какое у тебя противотанковое вооружение.
Угрюмов сразу притих, даже вспотел от смущения.
— Гранаты... с десяток бутылок...
Все присутствующие засмеялись.
— И это все? Жидковато для танков-то!
— В общем, нас послали к вам... Мы справимся о танками и с пехотой... Посылайте нас по обстановке, — заговорил он гордо, защищая уязвленное самолюбие. — Мои ребята — исправные бойцы, не подведут. Я верю в них, товарищ комбат.
— Это хорошо. Если и солдаты верят в своего командира, что может быть лучше! Вера в человека — самое дорогое, самое ценное...
— И они мне верят, товарищ комбат, спросите вот у политрука, — прервал меня Угрюмов.
Стоявший в углу молодой парень улыбнулся, словно говоря: «Разумеется», и с любовью посмотрел на лейтенанта. Встретившись со мной глазами, он спохватился и, козырнув, представился:
— Политрук Георгиев.
— Хорошо. Подождите немного, мне нужно посмотреть эти бумаги, а потом поговорим.
Угрюмов попросил разрешения покурить, и тут же крепкий дым самосада ударил в нос. Частыми глубокими затяжками Угрюмов жадно курил наспех свернутую из газет самокрутку в палец толщиной. Из больших ноздрей валил густой, едкий дым.