Старший брат рассказывал, как пытают партизан или тех, кого подозревают в связи с партизанами. Со скотиной такого не делают... И вот когда я пробирался домой, я увидел, как палят из электрического шестиствольного пулемета. Выстрелов не слышно. Вроде турбина ревет.
Расскажу про брата. Он тоже попал в облаву, еще до Ки[11], его схватили и загнали в казарму, напялили форму, конечно, не такую, какую напялил на себя генералиссимус Чан, — форму солдата... Он попал на плато где-то около Камбоджи. Хорошо, что на аэродром. Ему бы нужно было сразу дезертировать, а он замешкался, а потом было поздно. Ночью обстреляли аэродром из минометов, самолеты пожгли, ударили и по казармам, и старшему брату оторвало ногу. Он уже тогда курил марихуану. Там все курят марихуану. А когда вернулся домой, злой, как демон темноты, меня отлупил костылем. Самые злые калеки, у кого нет руки или ноги. Когда он вернулся домой, он «сел на иглу». Это смерть. Лет восемь, не больше, живут такие».
4
В дверь постучали. Вошла Клер. Хотя я и жил в ее доме, эта комната считалась моей, и сюда никто не входил без стука, даже хозяйка.
— Ты что, нездоров? — спросила она встревоженно.
— Эх, Клер! — ответил я. — Наверное, ты абсолютно права — я легкомысленный человек. Видишь эти бумаги? — Я показал ей на стопку тетрадей. — Из-за них убили человека. Можно сказать, на моих глазах, хотя это будет неточно — я не видел, а слышал, как его убили, и даже не мог обернуться. Удивительно другое, что парни выпустили меня. А ведь где-то в злоключениях этого человека косвенно виноват и я.
— Ты всегда преувеличиваешь.
— Нет... На этот раз самую малость. Помнишь, я написал о хищении медикаментов в Сайгоне? Сейчас, правда, другое.
— Очень серьезно? — спросила Клер.
— Никогда еще так серьезно не было... Что-то нужно предпринимать. Что? Пока я не знаю. Ясно одно — немедленно надо отсюда выбираться. Конечно, убить европейца им сложнее, чем вьетнамца. Но ты знаешь, сколько способов существует избавиться от ненужного человека.
— Я могу помочь?
— По-моему, нет. Чем ты можешь помочь? Переодеть меня в одежду сестры милосердия?
— Прости, дорогой, — сказала она мягко, — если это так серьезно, может, на этот раз ты посвятишь меня в свои дела?
Я ни разу не рассказывал ей о тех перипетиях, в которые попадал. И дело было не только в моей профессии или в том, что я жил в Гонконге, а она в Макао, собственно, в другом государстве, дело заключалось в ином: я, как гончая, весь напрягаюсь и делаю стойку, когда чувствую опасность. Во мне играет, видимо, кровь моей матери, говорят, что русским свойственна бесшабашность.