Как-то у Юрия Олеши в романе «Зависть» я наткнулся на такую ремарку, характеризующую героя: «.. по утрам он пел в сортире». Проворов тоже мог вдруг запеть в сортире. Но это не то пение, в котором есть какой-то смысл, в котором различимы слова или мелодия знакомая или не знакомая — его пение напоминало какое-то мычание или гудение, где ритмы все же присутствовали, но узнать в них что-то было невозможно. Но эта, если можно назвать ее так, характеристика относится к Проворову уже повзрослевшему несколько, а вот каким он был в детстве этого Проворов, казалось, ну никак не вспомнит.
Меня всегда поражала способность графа Льва Николаевича якобы помнить все и живо описать так, словно событие врезалось в его память или он наблюдает это событие в момент написания. Говорят, он мог описать свои ощущения в утробе матери. Ощущения — в момент своего рождения… Но, может, это только «красное словцо» гениального графа? Помнится, описывая смерть Ивана Ильича, он говорил, что Ивана Ильича словно кто-то мял и запихивал в какой-то узкий мешок. Что ж, может быть, может быть так, да, но…
Проворов был совсем другим. Куда ему до графа! Да и кто бы сравнивал?.. Только не я… Нет, только не я.
Свою долгую жизнь он помнил так, будто ему про нее рассказали. Он и соотносил ее с действительными событиями как-то странно — словно разглядывал фотографии: вот это — я, мне столько-то лет, вот это — дочь, ей пять лет, это — жена, в год, когда мы поженились… Но вспомнить живые лица, а не застывшие на снимке, он не мог. Может он и не жил вовсе? Да — нет!.. Судя по событиям, была жизнь насыщенной, но неужели была — вот в чем вопрос.
Да, совсем повела меня голова в сторону, а говорили мы о «мычалках и гуделках», которые сопровождали Проворова по жизни его. Повторяю, он считал себя человеком интересным, но только для себя, и ему странно было узнавать, что у него предполагают те или иные таланты, о которых он и подумать-то не мог, потому что занят был всегда одним — он думал. О чем — он не знал и не знает, но то, что вся жизнь его была занята одним — думаньем, знает он наверняка. Это был непрерывный процесс, и эта истинная жизнь была его, а остальное только мешало этой его жизни, отвлекало и даже раздражало. А мычание и гудение, думаю я сейчас, создавали ритм движению его мыслей, которые уносились неизвестно куда и неизвестно к чему вели; но может ли у мысли быть цель или конец, спрошу я вас и сам отвечу — нет у мысли цели и конца, она бесконечна, но тут прерву свое отступление от темы, так как сомневаюсь в своей компетентности в этом вопросе. Нас же интересует вовсе не философия. Проворов вошел в мою жизнь, и я вынужден им заниматься.