Сквозь разрыв в тучах на темную воду пали желтые пятна лунных лучей и, посверкав с минуту, исчезли, стертые сырой тьмой.
Плоты плыли дальше, посреди тьмы и молчания.
II
У одного из передних весел стоял Силан Петров, в красной рубахе с расстегнутым воротом, обнажавшим его могучую шею и волосатую, прочную, как наковальня, грудь. Шапка сивых волос нависла ему на лоб, и из-под нее усмехались большие, горячие, карие глаза. По локоть засученные рукава рубахи обнажали жилистые руки, крепко державшие весло, и, немного подавшись корпусом вперед, он что-то зорко высматривал в густой тьме дали.
Марька стояла в трех шагах от него, к течению боком, и с улыбкой поглядывала на широкогрудую фигуру милого. Оба молчали, занятые наблюдением: он - за далью, она - за игрой его живого бородатого лица.
- Костер рыбацкий, должно! - поворотился он к ней лицом. - Ничего. Держим прямо! О-ох! - выдохнул он из себя целый столб горячего воздуха, ровно ударив веслом влево и мощно проводя им по воде. - Не натужься больно-то, Машурка! - заметил он, видя, что и она делает тоже ловкое движение своим веслом.
Кругленькая, полная, с черными бойкими глазами и румянцем во всю щеку, босая, в одном мокром сарафане, приставшем к ее телу, - она повернулась к Силану лицом и, ласково улыбаясь, сказала:
- Уж больно ты бережешь меня. Чай, я слава те господи!
- Целую - не берегу! - передернул плечами Силан.
- И не след! - вызывающе прошептала она.
Они замолчали, оглядывая друг друга жадными взглядами.
Под плотами задумчиво журчала вода. Справа, далеко где-то, запели петухи.
Чуть заметно колыхаясь под ногами, плоты плыли вперед, туда, где тьма уже редела и таяла, а облака принимали более резкие очертания и светлые оттенки.
- Силан Петрович! Знаешь, чего они там визжали? Я знаю, право слово, знаю! Это Митрий жалился на нас Сережке, да и проскулил так-то жалобно с тоски, а Сережка-то и ругнул нас.
Марья пытливо уставилась в лицо Силана, теперь, после ее слов, суровое и холодно упрямое.
- Ну, так что? - коротко спросил он.
- Так. Ничего.
- А коли ничего, так и говорить было нечего.
- Да ты не серчай!
- На тебя-то? И рад бы иной раз, да не в силу.
- Любишь Машку? - шаловливо прошептала она, наклонясь к нему.
- Э-эх! - выразительно крякнул Силан и, протянув к ней спои сильные руки, сквозь зубы сказал: - Иди, что ли... Не задорь...
Она изогнулась, как кошка, и мягко прильнула к нему.
- Опять собьем плоты-то! - шептал он, целуя ее лицо, горевшее под его губами.
- Будет уж! Светает... Видно нас с того конца.
Она попыталась оттолкнуться от него. Но он еще крепче прижал ее рукой.