Но спустя мгновение приблизившаяся на дистанцию эффективного огня шведская шеренга ответила слитным залпом, и… я почувствовал, что лечу по воздуху, нелепо растопырив руки и ноги.
Приземление было жестким. Похоже, я на несколько мгновений потерял сознание. Потому что, когда очухался, вокруг толпилось несколько стрельцов и отовсюду слышались крики:
– Государь! Государя убило! Свеи государя подстрелили…
Я дернулся, собираясь подняться, но грудь пронзило такой болью, что я чуть снова не потерял сознание. Вот гадство!.. Однако мое движение не осталось незамеченным. Надо мной склонилось лицо, заросшее косматой бородой, и обеспокоенно выдохнуло:
– Живой?
– Да, – с натугой выдавил я из себя.
– Живо-ой! Живой государь-то! – разнеслось вокруг.
А потом откуда-то из первых рядов внезапно послышался дикий, почти медвежий рев:
– А-а-а, нехристи! В бердыши их, робяты! За государя!
И вся еще мгновение назад растерянная масса стрельцов, остервенело взревев, метнулась вперед, на секунду тому назад еще отчаянно страшную шведскую фалангу. И я мгновенно остался один. Несколько минут я лежал, молча глядя в небо, а затем, собравшись с духом, медленно приподнялся на локтях.
– Государь! – послышалось сзади.
Но повернуться и посмотреть, кто там, не было никакой возможности. Спустя мгновение рядом рухнула грузная фигура Хлопка, начальника моей личной сотни, которого я в начале сражения отослал с поручением к командиру правого крыла воеводе Беклемишеву. Тем более что и всю сотню я отослал туда же, считая, что здесь, рядышком с артиллерийской позицией, в самом сердце войска, мне уж точно ничто не грозит, а вот там может понадобиться каждое умелое копье…
– Ах ты, бог ты мой… – покаянно пробормотал Хлопок. – Где ранен?
– В грудь! – придушенно отозвался я. – А ты что… здесь? Почему?..
– Так опрокинули шведа-то, – отозвался Хлопок, сноровисто ощупывая меня. – Эвон он назад покатился. Ох ты… прости, государь!
Я взвыл. Очередное его движение отозвалось в теле такой дикой болью, что мамочка моя…
– Так ведь не ранен ты, государь, – облегченно выдохнул Хлопок, – эвон, обе пули в кирасе торчат. Не пробили.
– А чего ж больно-то так?
– Да, видать, ребра сломаны… – с готовностью пояснил Хлопок. – А то и вовсе треснуты токмо. Когда ребра треснуты – завсегда так болит.
Я скосил глаза на кирасу. Точно. Вот они, голубушки. То есть в кирасе торчит только одна. А от второй осталась рельефная вмятина. Ну, Аким, непременно штоф тебе поставлю. Экую добрую сталь сварил…
– Помоги встать, – прошипел я.
– Так это… лучше тебе лежать, государь, – озабоченно отозвался Хлопок. – Не дай бог, ребра сломаны…