— Погодите, вы привыкнете. Вам Дуня уже накрыла у па в кабинете, там горит электричество. Проводить вас?
Я поблагодарил Варвару Ильинишну за ужин и поцеловал ей руку, чем доставил ей неописуемое удовольствие. А потом пошел вслед за Маро. Она шла легко, проводя правой рукой по всем предметам, попадавшимся ей по дороге, а если их не было, то по стенам и по воздуху. В кабинете она остановилась, и правая эта рука — узкая, розовая, с ладонью, чувствительной, как у мимозы, — взяла меня за пуговицу тужурки.
— Не сердитесь на меня и спите себе спокойно!
— Да за что же? — спросил я, улыбаясь.
— За то, что не обратила на вас внимания, — лукаво сказала она и, прежде чем я мог ответить, выскользнула из комнаты.
Кабинет Фёрстера был старенький, кожаный. Книги лежали на полках, задернутых ситцевыми занавесками. Письменный стол во всю стену, со множеством ящичков. Мне накрыли на широком диване, и только при взгляде на эту уютную постель я почувствовал, как велика моя усталость. Потянувшись так, что захрустели кости, я мгновенно разделся, прикрутил свет и заснул.
Проснулся я оттого, что почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Было уже поздно, солнце заливало всю комнату. Приподнявшись на подушке, я увидел профессора Фёрстера, сидевшего возле меня.
— Милый мальчик, вы так славно спали. Да какой же вы в самом деле еще мальчик! — В его голосе и в прищуренных глазах были доброта и ласка. При дневном свете он выглядел еще моложе и обаятельней. Странное чувство шевельнулось во мне. Сдержанный по природе, я вдруг, неожиданно для себя, обнял этого, чужого мне, человека, а он, наклонившись, поцеловал меня в голову. Потом он встал и весело промолвил:
— Вставайте, голубчик. Нынешний день даю вам на устройство, а с вечера введу вас в санаторскую жизнь и представлю больным.
— Одного я уже знаю, Карл Францевич, — сказал я и вдруг вспомнил все, что говорил мне по дороге Ястребцов.
— Вчерашнего?
— Да! Он даже поручил мне передать вам историю своей болезни.
— Вот как? — Фёрстер снова сел на диван и приготовился слушать.
Я рассказал ему, по возможности точно, всю теорию «первого импульса», вспоминая отдельные выражения Ястребцова.
— Интересный случай, — сказал доктор задумчиво, — он очень подчеркивал перед вами свою душебоязнь?
— Да.
— А не приходило ли вам в голову, что импульс, быть может, уже дан?
Я невольно вздрогнул и посмотрел на Фёрстера. Он серьезно продолжал:
— Помните, что моя санатория — это нечто большее простой санатории для нервных и меньшее, разумеется, чем сумасшедший дом. У меня нет отдыхающих, — у меня сплошь больные. Ну, а душевнобольные часто хитрят с целью воображаемой самозащиты, и это вы должны хорошенько запомнить.