— Дед! Не говори так! Не хочу я этого слушать! Это злые глупости! — закричала я.
Он снова помотал головой:
— Ра, девочка, ты должна понимать, что в мои годы у человека должны быть серьезные отношения со смертью. Тут неуместно легкомысленное кокетство…
— И что, ты хочешь напугать меня надвигающейся Большой пустотой?
Старик зябко потер свои большие ладони мастерового человека, пожал плечами, грустно усмехнулся:
— Во мне появилась сентенциозность деревенского умника. Но я не считаю больше смерть пустотой. Она — часть жизни, пусть завершающая, концевая, но она часть нашего жизненного пути. Как бы это сказать? Смерть — финишная ленточка, не сорвав которую нельзя считать забег состоявшимся…
Я смотрела на него, и у меня замирало сердце. От долгих его лет кожа потемнела, полопалась и залоснилась, она протерлась до коричневых заплаток родимых пятен, он весь был безнадежно, необратимо стар. Как сильно он сдал за этот год! Он работал до последнего времени и имел репутацию лучшего зубного врача в городе. И ушел на пенсию, когда от рака буквально сгорела за три месяца Зинаида Сергеевна.
Он был настолько старше жены, что и мысли не допускал, будто может пережить ее. Однажды, это было давно, он сказал мне как бы шутя, что мечтает работать до последнего дня своего. «Я хотел бы умереть на работе, — говорил он с улыбкой, — у себя в поликлинике. Летом, лучше всего в августе, после долгого жаркого дня, сильно устав, прилечь на клеенчатую кушетку у себя в кабинете, задремать за чтением вечерней газеты и больше не проснуться…»
Но тогда это звучало совсем несерьезно. А сейчас я почему-то испугалась предстоящего разговора.
— Ты знаешь, Ра, я только сейчас, завершая свой путь, сформулировал для себя основной закон поведения в жизни нравственного человека…
Зазвонил телефон. Старик вздохнул, остановился, и я обрадовалась возможности прервать его, мне не хотелось слушать его разговоры о смерти, потому что я знала: он скажет правду.
— Погоди, дед, я принесу тебе аппарат…
А Старик крепко взял меня за руку.
Телефон в комнате надрывался, трезвонил, я боялась, что если не снять с него трубку, он разлетится от разрывающего его внутреннего напряжения на тысячу мелких болтиков и проводков.
А дед не отпускал моей руки. Пока последний взвяк, как металлический всхлип, не оборвал электрическую истерику телефона.
— Вот видишь, все кончается естественным путем… Так или иначе кончается… О чем же мы говорили?..
— Мы не говорили, а ты вещал, — сердито сказала я. — А я томилась от ощущения своей несчастности и желания получить совет.