Карманов наклонился ко мне и тихо, доверительно сказал, почти прошептал:
— В Оздоровительном комплексе он… — посмотрел на часы и добавил: — Уже наверняка попарился, сейчас на «восточной» греется, потом общий массаж и бассейн. Я вам ничего не говорил, но только и мне это дело уже — во!
И он провел пальцем по горлу.
Мы дружески попрощались, но в дверях я вспомнил, обернулся.
— Да, чуть не забыл: мне хотелось бы с Мариной, официанткой, потолковать…
Карманов нахмурился, сказал сквозь зубы:
— Да ее ж там не было…
— Где? — не понял я.
— На площадке. — И повторил с нажимом: — Ее там не было.
— Не было, так не было, — легко согласился я.
— Вот и договорились, — оживился Карманов.
Он опять улыбался, и лицо его было мне странно знакомо.
Я шел по улице, лениво размахивая своим нетяжелым портфелем, и размышлял о причинах возникшей у меня неприязни к этим людям, которые именовались в деле «свидетели и потерпевшие». Долго думал, а ответа не нашел, потому что все варианты объяснений были либо несерьезными, либо оскорбляли мое достоинство.
Многие поколения моих предков были пастухами и скотоводами-кочевниками. Древнее предание, ставшее уже историческим предрассудком, считает, что кочевник всегда презирал торговца. Кочевник и деловитость — понятия несовместимые. В своей очень простой и невыносимо трудной жизни кочевник пробивался смелостью, терпением, стойкостью, спокойной неприхотливостью, но никак не хитростью, не ловкостью, не быстроумием.
С незапамятных времен пастух-табунщик своими ногами промерил глубину горизонта и знал, что Земля — шарик, растянутый на кочевые переходы от пастбища к водопою.
И постижение замкнутости всех жизненных маршрутов сделало его философическим лентяем, безразличным к богатству, снисходительно принимающим сытный обед и теплый ночлег и равнодушно презирающим холод и бескормицу.
Наверное, это очень сильная штука — генетическая память. Ведь мое профессиональное бескорыстие и честность — это не достоинство, не добродетель, не кокетливая поза. Это, скорее всего, форма жизнедеятельности моих генов, переданных мне предками кочевниками.
Я кочую непрерывно по жизни, как неостановимо мчащийся неоновый автомобильчик на рекламе такси. А кочевнику груз накопленных дорогих вещей обременителен. У меня нет вкуса к изысканной еде, так что и гастрономические вожделения мне чужды, и выпиваю я мало, мне при моей нервной системе скорее показан бром. Да и страсти модников по фирмовой одежде мне неведомы. Таким образом, все мои морально-устойчивые достоинства — суть сумма неразвившихся пороков. Да и вообще как-то совестно считать добродетелью отсутствие в тебе четкого накопительски-потребительского инстинкта.