— А может быть, Клавдия Сергеевна, не хотел Коростылев, чтобы выросла ваша девочка похожей на собачку «ши-пу»? Может, он ей настоящей жизни желал? Может, хотел, чтобы стала Настя большая, щедрая, смелая и умная? Тогда и тысячи лет не нужно, а хватит нормального человеческого века?
— Ага! Конечно! Он хотел ей добра, а я зла? Это правильно вы все рассмотрели! Да я жизнь на нее свою положила! Одна, без отца воспитываю! Легко, думаете? Как волчок кручусь — за уроки на пианино четвертак подай, по-французски отстает — учительшу держу, одеть, обуть девку надо? Копейкой никто не поможет, а нотации читать — каждый горазд! Да ребенка баламутить разговорами.
— Чего ж ее баламутить — она ведь не маленькая уже, думать начинает сама.
— Как же — думает она! Вчера уселась реветь: если не дашь пятнадцать рублей на духи, буду сидеть реветь! Мне ее надо бы за тройки ремнем пороть, а все сердце щемит, мне-то не у кого было на духи просить! Дала, конечно, что ж мне — деньги ее слез дороже?! Для нее только и стараюсь, и она уже знает — к отцу-то не пойдет деньги требовать.
— А почему к отцу не пойдет?
— Да чего с него спрашивать! Серый дурень городской колхозан, село неумытое.
— Простите, Настя какого мнения о своем отце?
— Не знаю, не спрашивала я ее. Так ведь не без глаз она, видит это сокровище. Я и так скрипя сердцем соглашаюсь на их свидания.
— А чем же вам так не нравятся их встречи?
— А тем, что незачем это! Не хочу, чтобы девчонка выросла небесной козой. Скрипя сердцем дозволяю.
Она так и говорила — «скрипя сердцем». Она правильно говорила — я слышал пронзительный душе раздирающий скрип этого ожесточенного сердца. Оно не было смазано ни одним добрым чувством.
— А где сейчас Настя?
— На танцы убежала. У них это быстро: с понтом под зонтом и помчались на танцульки, а зачем она вам?
— Хотел познакомиться, поговорить, спросить.
— О чем?
— О многом. Например, жалко ей Коростылева?
— А я вам за нее отвечу — ей жалко. Так себе и пометьте, где это нужно. Очень жалко. Вообще всех жалко, а себя — особенно.
Перегородив дорогу между домами Кольяныча и учительницы Нади Воронцовой, стоял «Запорожец». На крышу маленькой трескучей машинки облокотился высокий красивый парень в спортивном костюме с яркими эмблемами «Адидас». Уперев руки в боки, с ним разговаривала Надина мать. Пока я ставил на обочину автомобиль и вылезал из кабины, не было слышно из-за шума мотора их голосов, но я видел, что говорит она с парнем сердито, а потом весело смеется. Я направился к ним, но парень в это время махнул рукой, распахнул дверцу, лихо нырнул в тесное гнездо за рулем, «Запорожец» пулеметно резко затрещал и помчался вниз по скату дороги.