— Меня по телефону вызвали… — сказала она.
— Да, я знаю, заходите, — пропустил я ее в дверь. — Раздевайтесь, присаживайтесь к столу…
Руки, изуродованные, с полопавшейся кожей, в ссадинах и заусенцах, бессильно лежали на коленях, и смотрела она робко, готовая покорно принять новый удар. Ей-то за что все это достается?
— Евдокия Петровна, сегодня утром я арестовал вашего мужа.
Она кивнула, будто давно ждала этого, готова была узнать еще в прошлый раз, но вот перенесли на сегодня, так ладно, пускай будет сегодня, она к позору приготовилась всей своей тягостной жизнью.
— Мы считаем, что он причастен к краже в квартире Полякова.
Она отрицательно помотала головой, по щеке пробежала и бесследно затерялась в складках морщинистой отечной щеки серая одинокая капля.
— Вы не согласны? У вас есть какие-то другие соображения?
Так же устало, безразлично она снова потрясла головой, из-под платка повисли редкие седые прядки.
— Вы знаете, что он перед самой кражей был в квартире Полякова?
Обольникова кивнула — да, знаю. И на ее бесцветном блеклом лице лежала просто тысячелетняя усталость, будто вся она была присыпана прахом страдания всех несчастных людей, измельченных колесами времени.
— Когда именно? Какого числа он был в квартире ваших соседей?
Она посмотрела мне в лицо своими светлыми бездонными глазами, и у меня возникло ощущение, будто я сорвался в колодец.
— За день до кражи, — сказала она.
— Как вы об этом узнали?
— Увидела, — сказала она тем же невыразительным стертым голосом. — Ночью проснулась — нет его. Меня как в сердце толкнуло, встала, пальто прямо на рубаху накинула и вышла на лестницу. Смотрю — а он из квартиры Льва Осипыча выходит…
— Что у него в руках было?
— Ничего не было.
— А ключи он ваши взял?
— Нет, — она снова покачала головой. — Я думаю, он не воровал ничего, он ключи, наверное, сделал и кому-то дал…
— Что вы сказали ему, когда увидели его у дверей Полякова?
— А что же тут скажешь? Его уже никаким словом не проймешь.
Я спросил:
— Но ведь он должен был вам как-то объяснить свое поведение?
— Он сказал, что не заходил в квартиру. Мол, ему показалось, что кто-то ходит на лестнице, и он пошел посмотреть. Он так сказал.
— Вы ему верите?
— Нет. Врет он все. Ключи у него свои были.
— Почему же вы все время молчали? Почему вы мне сразу об этом не сказали? — спросил я.
Она долго не отвечала, потом подняла на меня взгляд, медленно, хрипло сказала:
— Не дай вам бог, молодой человек, когда-нибудь в жизни отвечать на такие вопросы…
Она заплакала, и чем быстрее бежали слезы, тем сильнее и сильнее она плакала, пока плач не перешел в судорожные рыдания, почти беззвучные, но все ее разбитое дряблое тело сотрясалось от этих всхлипываний, которые дождем, размывающим земляную плотину, сметали теперь все ее закаменевшее в ужасном двухнедельном ожидании напряжение и страх. Сквозь слезы она бормотала: