Жители были поражены. Многие не верили, бежали к церкви – она была уже оцеплена. «Ну, что скажете! Смотрите. Вот вам и большевички!..» – ехидно хихикали в толпе.
В личном кабинете сбежавшего владельца особняка «люкс», в котором разместился политотдел, на своей излюбленной позиции – у окна – стоял полковник Гаркуша. Сбоку от него, в глубине огромного кожаного кресла, поблескивало пенсне полковника Серебрякова. Оба офицера слушали необычного гостя, сидевшего на краешке кресла для посетителей.
Маленький седенький священник, тряся бородкой и шурша рясой, говорил жиденьким, дрожащим от волнения тенорком, переводя скорбный взгляд с Гаркуши на Серебрякова и обратно.
– Великое прегрешение и святотатство сие верующих и неверующих в изумление привели несказанное. Грех-то, грех-то какой, господи помилуй, люди сотворящи! И кто? Воины земли русской, на коих народ взоры свои, яко на святую хоругвь, устремлял, елей души своей и христианской любви изливал безмерно. Ох, тяжко сие!.. Храм опоганили, ограбили, церковнослужителя в голом виде к святой плащанице привязали, надругались с бесстыдством и жестокостью… Братья по крови, христиане! – тут священник заморгал скорбными глазками и, всхлипнув, полез за платком. – Вот к чему неверие приводит!..
– Спокойнее, – посоветовал священнику Серебряков. – Поступок, конечно, безобразный, и мы сурово накажем виновных, но… излиянием возмущения вы делу не поможете. Расскажите лучше, что вам известно о преступлении: может быть, кто-нибудь обращался к вам перед этим и вызвал подозрение своими вопросами? Вы меня понимаете?
– Сказано вполне вразумительно, токмо по содеянному мне неведомо ничего… А паче от мирских дел отошедший в лоно церкви, я и недоразумел чего, далёк я стал от житейской суеты, так уж прошу не обессудить.
– Нет, нет, что вы, пожалуйста… а только вам не лишне было бы, после такого случая, хоть временно спуститься на землю. Вы смогли бы оказать некоторую помощь расследованию.
– Молиться за успех дела буду денно и нощно, а токмо в сыскном деле не искушён и прошу извинить великодушно. Даже в тюремной церкви служить отказывался всегда – по слабости характера. Робости души от одного сурового облика злоумышленников побороть не мог и в трепете удалялся.
– Да вы не так поняли полковника. Вы можете просто услышать что-либо, касающееся данного дела, и сообщить нам. Вот о чём говорит полковник, – вмешался Гаркуша.
– Простите великодушно! Не умудрил господь сообразительностью. Внимать буду непременно и наставлению вашему последую.
– Ну и прекрасно!