- Мужики вообще слабосильны, - вступала в разговор бабка. - Плохое питание, грязь, пьянство. Мой отец - потомственный дворянин, а был сильнее любого мужика, хоть физически работал только летом, в имении, да и лишь до того случая (случаем назывался роковой день, когда отец проиграл имение).
- Дед, а ты тоже из дворян? - спрашивал Антон.
- Из колокольных он дворян, - усмехалась бабка. - Из попов.
- Но зато отец деда был знаком с Игнатием Лукасевичем! - брякнул Антон. - Великим!
Все развеселились. Лукасевича, изобретателя керосиновой лампы, действительно в 50-е годы прошлого века знавал прадед Антона, о. Лев.
- Вот так! - смеялся отец. - Это вам не родство с Мари Склодовской-Кюри!
Мари Кюри, урожденная Склодовская, была троюродной сестрою бабки (в девичестве Налочь-Длусской-Склодовской); бабка бывала в доме ее родителей и даже жила там на вакациях в одной комнате с Мари. Позже Антон пытался выспросить у бабки что-нибудь про открывательницу радия. Но бабка говорила только:
- Мари была странная девушка! Вышла замуж за этого старика Кюри!..
Англичанка рассказывала, какими сильными были английские джентльмены. В конторе какой-то шахты в Южной Африке всем предлагали поднять двумя пальцами небольшой золотой слиток. Поднявший получал его в подарок. Фокус был в том, что маленький на вид слиток весил двадцать фунтов. Рабочие-кайловщики, сильные негры, пробовали - не выходило. Поднял, конечно, англичанин, боксер, настоящий джентльмен. Правда, не удержал, уронил и золота не получил. Но другие не смогли и этого.
- Дед бы поднял, - выпалил Антон. - Дед, почему ты не съездишь в Южную Африку?
Предложение всех надолго развеселило.
- Помещики были самые сильные? - интересовался Антон.
Бабка на секунду задумывалась.
- Пожалуй, попы. Посмотри на своего деда. А его братья! Да они что. Ты б видел своего прадеда, отца Льва! Богатырь! (“Богатыри - не вы!” - подумал Антон). Дед привез меня в Мураванку, их именье, в сенокос. Отец Лев - на верху стога. Видел, как вершат стога? Один вверху, а снизу подают трое-четверо. Не успел, устал - завалят, навильники у всех приличные. Но отца Льва было не завалить - хоть полдюжины под стог ставь. Еще и покрикивает: давай-давай!
После таких разговоров перед сном подходило бормотать стихи:
Села барыня в рондо
И надела ротондо.
Четвертая сибирская волна
Как быстро, без всяких телефонов, распространяются здесь слухи. Уже на второй день стали приходить знакомые. Первой нанесла визит давняя подруга матери - Нина Ивановна, она же домашний врач. Именно так она рекомендовалась, бывая проездом в Москве: “Алло, Антон! Говорит твой домашний врач”. Почему - было неясно. В детстве Антон не болел ничем и никогда - ни корью или скарлатиной, ни простудой, хотя начинал бегать босиком еще в апреле, по весенней грязи, а кончал - по осенней, октябрьской; в мае купался с Васькой Гагиным в Озере, цепляясь за еще плавающие голубые льдины. Его двоюродные сестры и братья болели коклюшем и свинкой - он не заражался, хотя подъедал за ними молочную манную кашу с вареньем, которую им было трудно глотать из-за распухшего горла. Даже оспа почему-то у него не прививалась; на третий раз медсестра сказала, что больше не будет на этого странного ребенка переводить дефицитную вакцину. “У тебя надежная примета в случае чего, - сказал как-то свояк Толя, оперативник. - Отсутствие оспины на руке, редкое в твоем поколении”. - “В случае чего?” - “А в случае необходимости опознания трупа”. Антон и взрослым никогда не болел, и первая жена Света, часто хворавшая, в том его упрекала: “Ты не в состоянии понять больного человека”.