После бериевского указа появились амнистированные, ходили по базару по двое, никого не трогали, их опасались, считалось: тоже высматривают. Василий Илларионович возмущался: "Что за провинциальный идиотизм? Все у вас высматривают. Кого, что? Сколько яиц у твоей бабки в корзине?".
Имелся на рынке и грузчик - один. Но стоил он четверых. Ван Ваныч был невысок, но так широкоплеч, что выглядел квадратным; играючи сбрасывал он с телеги мешки с картошкой, пятипудовые тугие канары с шерстью, носил в рогоже в мясной амбар по четыре-пять бараньих туш да еще норовил пробиться сквозь толпу рысцой и кричал: "Пади, пади!".
Иван Иваныч Заузолков был известным в свое время партерным акробатом. В партерной акробатике у него была самая ответственная и тяжелая специализация - он был нижний, то есть на нем надстраивалась вся пирамида гимнастов. На гастролях в Мурманске он вышел поздно вечером прогуляться в порт: заграничный плащ, кашне в клетку, шляпа, желтые туфли. В какой-то кривой улочке его остановили три здоровенных бича: "Снимай все". - "И туфли?" - "Колесики тоже". - "Что ж я босиком пойду? Глянь, у меня размер маленький, тебе не подойдут". Бич наклонился посмотреть. Гимнаст врезал ему ногой в челюсть. Как потом установила экспертиза, смерть наступила мгновенно - отделилась затылочная кость. Сила в ногах у нижнего страшная - на арене он держит на себе до пяти нехлипких мужчин. Да и в руках не меньшая - их же нужно держать еще и в партере, то есть стоя на четвереньках. Второму он вмазал наотмашь кулаком, но тот успел отшатнуться, и у него оказались только переломанными ключица и верхние ребра. Третий бежал. Пострадавших Заузолков притащил на себе в портовую милицию. На суде ему хотели дать пять лет - за превышение предела необходимой обороны (зная свою силу, надо было бандитов бить послабже), но Заузолков сказал: "Это не советский суд". Заседание перенесли и судили его уже по политической статье, дали десятку. В Чебачинск он приехал, прослышав о климате, жаловался на здоровье, но сила еще была.
Последним в автобус садился полноватый слепец в черном костюме, ему помогал водитель. Антон помнил этого слепца еще худым юношей, он сидел у базарных ворот перед кепкой с пятаками и пел песни военной тематики, которых Антон больше никогда и нигде не слышал: "Рвутся мины с грохотом и свистом, у реки идет жестокий бой", и про то, как в смерш привели танкиста, покинувшего горящую машину, стали допрашивать, а он им сказал: "И я вам говорю: в следующий раз я обязательно сгорю". Особенный успех имела песня про Таню, которая "распрекрасная была, всех парней она с ума свела". Но однажды в ее деревне "затрещали, как сороки: "Яйки, курки и молоки, дай нам, матка, что-нибудь пожрать". На Таню положил глаз рыжий фриц, который "все чаще к ней ходил, Тане он конфеты приносил, и была Танюша рада за конфеты-шоколада и за то, что фриц ее любил". Но тут "русский витязь объявился и на фрица обруши‘лся". Один из витязей появился в доме Тани и, увидев, что "наша Таня, как конфета, ноги в туфельки одеты и блестит помада на губах", достал пистолет, и - "наша Таня первернулась, об пол ж… на…лась и румянец с щек ее сошел".