Взяв стакан остывшего чая, он сказал:
- Могут и не хотеть. Подумайте, - люди с великим трудом наладили для себя какую-то жизнь, привыкли к ней, а кто-то один - бунтует: не так живете. Не так? Да, мы же лучшие силы наши вложили в эту жизнь, дьявол тебя возьми. И - бац его, учителя, праведника. Не мешай. А, все же таки, живая правда с теми, которые говорят: не так живете. С ними правда. И это они двигают жизнь к лучшему.
Махнув рукою на полку книг, он добавил:
- Особенно - эти! Эх, если б я мог написать книгу. Но - не гожусь на это, мысли у меня тяжелые, нескладные.
Он сел за стол, облокотился и, сжав голову руками, сказал:
- Как жалко Изота...
И долго молчал.
- Ну, давайте, ляжем спать...
Я ушел к себе, на чердак, сел у окна. Над полями вспыхивали зарницы, обнимая половину небес, - казалось, что луна испуганно вздрагивает, когда по небу разольется прозрачный, красноватый свет. Надрывно лаяли и выли собаки, - и если б не этот вой, можно было бы вообразить себя живущим на необитаемом острове. Рокотал отдаленный гром, в окно вливался тяжелый поток душного тепла.
Предо мною лежало тело Изота, - на берегу, под кустами ивняка. Синее лицо его было обращено к небу, а остеклевшие глаза строго смотрели внутрь себя. Золотистая борода слиплась острыми комьями, в ней прятался изумленно открытый рот.
- Главное, Максимыч, доброта, ласка! Я Пасху люблю за то, что она - самый ласковый праздник.
К синим его ногам, чисто вымытым Волгой, прилипли синие штаны, высохнув на знойном солнце. Мухи гудели над лицом рыбака, от его тела исходил одуряющий, тошнотворный запах.
Тяжелые шаги на лестнице... согнувшись в двери, вошел Ромась и сел на мою койку, собрав бороду в горсть.
- А я, знаете, женюсь! Да.
- Трудно будет здесь женщине...
Он пристально посмотрел на меня, как-будто ожидая: что еще скажу я? Но я не находил, что сказать. Отблески зарниц вторгались в комнату, заливая ее призрачным светом.
- Женюсь на Маше Деренковой...
Я невольно улыбнулся: до этой минуты мне не приходило в голову, что эту девушку можно назвать - Маша. Забавно. Не помню, чтоб отец или братья называли ее так - Маша.
- Вы что смеетесь?
- Так.
- Думаете - стар я для нее?
- О, нет!
- Она сказала мне, что вы были влюблены в нее.
- Кажется, - да.
- А теперь? Прошло?
- Да, я думаю.
Он выпустил бороду из пальцев, тихо говоря:
- В ваши годы это часто кажется, а в мои - это уж не кажется, но просто охватывает всего, и ни о чем нельзя больше думать, нет сил.
И, оскалив крепкие зубы, усмешкой, он продолжал:
- Антоний проиграл цезарю Октавиану битву при Акциуме потому, что, бросив свой флот и командование, побежал на своем корабле вслед за Клеопатрой, когда она испугалась и отплыла из боя, - вот что бывает.