– Знаешь, если бы Илья, то не так обидно было бы. Я ведь его любила… Мне двенадцать лет было – а я его уже любила! Только он не захотел… Ну, бог с ним, я не навязывалась. Если б это он был – я бы так и сделала, как ты говоришь, сбежала бы из табора, и все. И своих бы всех не опозорила, и сама здоровее бы была. А то отец об меня весь кнут измочалил, через месяц только и поджило… Беда-то в том, что никого не было. Не было никого.
Сначала Варька непонимающе смотрела на нее. Потом нахмурилась, сказала, глядя в сторону:
– Знаешь, ты лучше совсем молчи. Не хочешь говорить – не надо, право твое, но и не ври мне.
– А я и не вру! – вдруг оскалилась Данка. Рывком выдернула из-за пазухи какой-то сверток, с размаху бросила его на стол:
– Вот! У сердца ношу, для памяти! Любуйся!
Варька протянула было руку – но Данка, опередив ее, сама неловко, дергая, размотала грязную тряпку и сунула Варьке чуть не в лицо скомканный лоскут.
– На! Гляди!
Варька взяла тряпку у нее из рук, расстелила на столешнице. Это был неровно вырезанный из нижней сорочки кусок полотна, весь испачканный какими-то бурыми пятнами.
– Это же кровь… – Варька растерянно подняла глаза. – Что это, девочка?
– Верно, кровь! – оскалилась Данка. – Моя!
– Но…
– Я сама это сделала. Через неделю, уже когда в Рославле была. – Данка медленно опустила руку на лоскут ткани, глядя на бурые пятна остановившимися глазами. – Понимаешь, цыгане, конечно, всякое там про меня кричали… но я-то, я сама-то знала, что чистая! Что ни с кем, никогда… Ни с Ильей, ни с кем другим. И сама все сделала. На постоялом дворе. Гвоздем.
Варька, задохнувшись, поднесла руку к губам. Данка снова искоса взглянула на нее, криво усмехнулась:
– Не поверишь, кровь фонтаном брызнула, я перепугалась даже. На три свадебных рубашки хватило бы.
– Больно тебе было? – только и смогла спросить Варька.
– Да… – Данка бережно свернула лоскут, снова спрятала его в тряпку, убрала за пазуху.
– Так что же это, выходит, Мотька…
– Сопляк ваш Мотька! – с ненавистью сказала Данка.
Лампа на столе вдруг замигала и погасла. Серый свет осенней луны из окна упал на лицо Данки. Варька молча смотрела на нее. Только ворох густых вьющихся волос, высыпавшихся из-под платка на худые плечи, напоминал прежнюю Данку. Откуда эти горькие морщины, затравленные глаза, которые словно и не улыбались никогда? И хриплый, срывающийся, как у древней старухи, голос? И искусанные в кровь губы?
– Что же ты молчала, девочка? Там, на свадьбе?
– Я молчала? – взвилась Данка. – Я молчала?! Да ты что, не слышала, как я тогда голосила?! Я же у него в ногах валялась, у него, у Мотьки… Христом-богом просила, чтобы послушал, только послушал меня! – Ее подбородок вдруг задрожал. Не договорив, Данка повалилась головой на стол. Острые плечи дрогнули раз, другой. Мелко затряслись.