Когда толпа зевак, сгрудившаяся вдоль дороги, осталась позади, в отдалении сквозь полог дождя прорисовалась группа вооруженных людей. Кураноскэ приметил среди них бритый череп преподобного Мунина Оиси. С ним вместе стояли под дождем сын Сампэй, Тораноскэ Сисидо и еще три-четыре самурая.
Кураноскэ и Тикара приветствовали их молчаливым наклоном головы, но не замедлили шаг.
Прежде, чем Сампэй успел его остановить, Мунин, раскрыв веер, стал громко выкрикивать.
— Молодцы! Вы свое дело сделали! — отчего безмолвная толпа сразу же стала пялиться на него.
Тикара чувствовал, как кровь быстрее струится в жилах от этих слов. Самому Кураноскэ, хоть он и смолчал в ответ на бесхитростные поздравления прямодушного родича, тоже отрадно было слышать похвалу.
— Вы свое дело сделали! — эти слова еще долго звенели в ушах у ронинов, пока колонна следовала мимо того места, где стоял Мунин со своими людьми. Сампэй, Тораноскэ, Ясубэй и многие другие, кого связывало общее дело, смотрели друг на друга, безмолвно прощаясь навеки.
Веер в руках у Мунина расклеился под дождем, бумага отвалилась от каркаса. Когда отряд ронинов уже почти совсем растаял в дождливой мгле, их все еще провожали доносившиеся издалека взволнованные напутствия юного душой старца: «Молодцы! Вы свое дело сделали!»
Толпа окружила бонзу и его людей. Сам Отставник был не робкого десятка и ни на кого внимания не обращал, но Сампэй с прочими самураями постарались его утихомирить и поскорее увести подальше. Когда они уже пустились в путь, толпа зевак пошла за ними следом. Люди прониклись глубокой симпатией к этому монаху, который не побоялся во всеуслышание выкрикнуть то, что сами они сказать не решались. Только теперь все принялись оживленно толковать друг с другом, наперебой превознося вассальную верность ронинов. Лишь один человек стоял с надменной улыбкой на лице, всем своим видом показывая, что он с остальными не согласен. На голове у него была надета широкополая соломенная шляпа. Он не пошел вместе с другими за Мунином, но и не остался стоять на месте, быстро пустившись шагать под дождем в другую сторону.
То был Паук Дзиндзюро.
Внезапно Дзиндзюро резко остановился на ходу. В гомонящей толпе зевак, на все лады расхваливающих ронинов, он вдруг углядел фигуру Кинсукэ Лупоглаза. Тот еще не успел заметить Паука. Кинсукэ было не до того, он весь был во власти речей, которые вел какой-то старик:
— Там, говорят, у Киры на подворье было триста человек самураев! Ха! У меня в Хондзё родственник живет. Он мне еще вчера ночью дал знать, что там творится. Ну, я с утра пораньше, еще затемно, значит, и побежал посмотреть. Ох, и зрелище там было, в усадьбе, доложу я вам! Этих-то числом было немного — так у них в отряде ни одного убитого нет! Вот что значит, когда меч служит благородному делу вассальной верности! Нет, такого больше…