Такова была надгробная речь, сказанная Мартином своему доброму другу Сандоку, и в задушевных словах старика было столько правды, что сам Эбергард, слышавший их, растрогался до слез.
Маргарита с дочерью, приезжая из Санта-Франциски, часто приносили на могилу верного негра цветы из своего сада. Мартин же, в награду за свои заслуги, получил отличие, принесшее ему еще больший вес в Монте-Веро.
Флотилия князя, состоявшая из сорока больших вооруженных купеческих судов и нескольких барок, которые перевозили все производимое на его землях не только в Рио, но и в Европу, нуждалась в опытном руководителе, и Эбергард ввел звание генерал-капитана, назначив на эту должность опытного Мартина.
Он предоставил бывшему кормчему «Германии» неограниченную власть над всеми своими судами, а император дон Педру прислал старику адмиральский патент и возвел его в первый ранг.
Мартин плакал и смеялся, не находя слов для выражения радости, а потом, немного придя в себя, воскликнул:
— Клянусь небом, господин Эбергард, такая честь мне даже присниться не могла! — И добавил растроганно: — Это больше, чем я заслужил!
— Ты вполне заслужил это звание, мой добрый старый Мартин, и я от души поздравляю тебя! Монте-Веро может радоваться, имея таких людей. Итак", да здравствует контр-адмирал Мартин!
Прошло несколько лет.
Мы снова встречаем стареющего князя Монте-Веро на лесной дороге, ведущей в колонию Санта-Франциска, в обществе молодого всадника — дона Рамиро, известного нашим читателям по нескольким предыдущим главам и по роману «Изабелла».
Эбергард и Рамиро ехали рядом по тенистой дороге и вели живую беседу.
— Значит, Изабелла бежала? — спрашивал князь, имея в виду испанскую королеву и, по-видимому, с трудом веря словам своего гостя. — Серрано стал регентом, а ваш почтенный отец защищает народное дело в Париже?
— Как я уже сказал вам,— отвечал Рамиро,— Испания наконец свободна, и будем надеяться, что ей предстоят лучшие времена!
— Я посылаю такое же пожелание из нашей, некоторым образом, родственной страны. Были бы только люди, ставшие во главе государства, исполнены заботами о своем народе и не ослеплялись бы честолюбием. Судя по тому, что я знаю о регенте Серрано, он более всех заслуживает доверия; дон Хуан Первый, как мне кажется, преследует личные цели и ведет не совсем честную игру… Будем надеться на лучшее, мой молодой друг! Но я вижу свежую рану на вашей шее — вероятно, вы получили ее в бою за родину?
— Нет, ваше сиятельство, из той битвы я вышел невредимым. Рана моя имеет другую причину. У регента Серрано был брат Жозе, порядочный негодяй. После его смерти остался незаконнорожденный сын от связи с монахиней Франциской Суэнца. Сын полностью походил на отца и однажды задумал убить дядю. Я преследовал его, настиг, и в схватке, перед тем, как я нанес ему последний удар, он успел ранить меня. Рана, к счастью, легкая и не помешала мне поспешить в Париж, где я узнал от дона Олоцаго, что вы, князь, с семейством переехали сюда.