— Да зачем? — замахал руками Шабашников. — Мелочь какая!
— Вы понимаете всю важность происшедшего? Украдено оружие. Оно может быть использовано похитителем...
Шабашников нехотя написал заявление в милицию. Вскоре привезли розыскную собаку. Проводника предупредили, как вести поиски. Через несколько минут овчарка, рыскавшая по двору, настороженно принюхиваясь, принялась разрывать лапами груду щебня, сваленного у сарая. Мы пришли к ней на помощь и извлекли из-под щебня небольшой сверток. В обрывок полотенца, того самого, махрового, голубого, была завернута пачка денег. Десять четвертных.
— Это ваши деньги? — спросил Комаровский.
Шабашников побледнел. Руки его тряслись, и он никак не мог унять эту дрожь.
— Нет, не мои... Никогда их не видел в глаза!
— Откуда же они взялись?
Шабашников молчал.
«Возможно, он действительно ничего не помнит, — подумал я. — Бывает ведь... Алкогольное помешательство. Это может пройти так же быстро, как и пришло. Но улики ясно свидетельствуют против него. Никуда не денешься».
Я был очень удивлен, когда Комаровский ограничился лишь тем, что взял с Шабашникова подписку о невыезде. По дороге в отделение я сказал об этом капитану.
— За Шабашниковым мы посмотрим, — ответил Комаровский. — Но что-то мне не верится во все это... Как хотите, а не верится.
Я промолчал. Подумал: пусть Николай Семенович рассудит, подождем. «Не верится» — это слишком слабый аргумент, противопоставленный явным уликам. Комаровскому не хватало логичности в его действиях. А следователь — это прежде всего холодная и четкая логика, разве не так? Стоит только хоть на миг поддаться чувству симпатии или антипатии — и пиши пропало!..
3
Николай Семенович слушает меня и делает записи в блокноте. Стакан чаю стынет на столе.
— Значит, улики свидетельствуют ясно?
— По-моему, да.
— Позвони Комаровскому. Попроси привезти все данные об этом Шабашникове.
— Комаровский скоро должен быть.
Дождь все идет. За окном крупные капли описывают траектории, словно падающие звезды. Первый августовский затяжной дождь. Город лежит внизу темной массой, как уснувшее животное. Шевелится, вздыхает. Окна домов плотно прикрыты ставнями.
— Ты как будто спокоен, Паша?
— Да ведь не такое дело, Николай Семенович... Тупое дело. Пьянка. Омерзительно это...
Я и впрямь не чувствую того следовательского азарта, который охватывает каждого милицейского работника, разгадывающего загадку сложного, путаного преступления. Гнев, страсть — при чем здесь они? Это унылое, жухлое лицо с обвислыми щеками, мутные с похмелья глаза... Какой он, в сущности, убийца? Нелепый случай, нелепая жестокость. Надо аккуратно и точно довести дело до конца, передать в прокуратуру. И баста! Он должен получить по заслугам.