Прыжок рыси (Приходько) - страница 205

— Или она его шантажирует?

— Возможно… но думаю, что в таком случае ему от нее проще избавиться. Так или иначе, эта связь привела Павла к смерти. Надо лететь в Казань, Игорь. Если ты раздобудешь свидетельства их родства и узнаешь, чем именно интересовался Павел, то за разгадкой дело не станет.

— Когда лететь?

— Лететь сегодня в четырнадцать двадцать.

Игорь с готовностью встал.

— Финансовую проблему сможешь решить?

— Перехвачу у матери. Все?

— Нет, не все. — Евгений достал из кармана фотографию Нелли, выходящей из машины. — Возьми с собой. Но сам ничего не записывай и не фотографируй, запоминай. Ветлугин женился на Соне Маликовой в семьдесят пятом году; тогда же удочерил Нелли. А родилась она в семьдесят третьем. Как она была зарегистрирована до этого?

— Понял.

— Погоди. Понял он… Павел не зря хранил поездку в Казань в тайне от всех. Возможно, его и убили, как только узнали о ней и во всем этом деле есть сторона, о которой мы пока не подозреваем.

Последние наставления Васину Евгений давал уже на ходу:

— Информация нужна как можно скорее. Не теряй ни минуты, но никуда и никому не звони. Привезешь сам лично.

Они дошли до улицы Каштановой, Игорь нетерпеливо выбежал на проезжую часть и поднял руку.

— Никаких самостоятельных шагов, Игорь! Если что-нибудь со мной случится, расскажешь все Ивану Кравцову. Запомнил?

— Типун тебе на язык!

— Ивану Николаевичу Кравцову, он тебя найдет!..

Остановился частник. Игорь сел в «жигули», захлопнул дверцу и махнул Евгению рукой.

Ложь ползла из всех щелей.

Все, что до сих пор удавалось удерживать в надежде на лекаря-время, ускользало, таяло на глазах, и казалось, что замеревший в ожидании конца город смотрит на губернатора уже без христианских добродетелей, но с сочувствием и жалостью, понимая его, а, стало быть, и свою обреченность.

Тень Одиночества — его собственная тень — нависала над оставшимся отрезком пути. Можно было продолжать «игру» и дальше. Что нужно стареющему по часам недурной доселе репутации человеку? Область?.. Она жила и до него, и будет жить после. Оттого, что Петр строил города на крови и костях, они не разрушились. Стоять и построенному на грязи Приморску. Оттого, что хунта утопила Чили в крови, на Земле ничего не изменилось. Экономика процветающей державы прочнее ее нравственности. «Город строят не языком, а рублем да топором». Кровавые обличья петров и пиночетов потомков не интересуют. Неважно, откуда рубль, — был бы город…

«Рано, Гридин, рано. Еще не построили, еще не отъелись, еще не накормили алчущих, не накопили капитал. Вот наубиваются — все восстановится само собою, и не по твоему — по заведенному свыше порядку. И в средневековье донкихотство выглядело посмешищем. Пусть же Сила и Власть обеспечивают порядок; гнев инквизиторов по отношению к узникам окрашен цинизмом. Предательство всегда порождает предательство. Недавно ты услышал глас народа. «Долой!» и «Давай!» — вот все, на что он способен. И пусть скармливают наркотики тем, кого не устраивают реальности мироздания, пусть убивают тех, кто не может (а может быть, не хочет?) бороться за жизнь. Стадо и общество одинаково подвержены естественному отбору. Способность мыслить — это способность добывать, значит — отнимать. Это вовсе не волчьи, а общие законы — законы развития цивилизации и прогресса. Ты не хочешь подчинить себя им — уходи. Ты оказался в этом времени некстати — затопчут. В какие времена, в какой Атлантиде могло быть по-иному?.. Ложь… Ты болен психически, Гридин. То, что ты считаешь воскресением нравственности, продиктовано страхом. Но не перед Одиночеством, нет. Не перед смертью даже — прочь высокие материи! Это страх перед расплатой. Это страх, который в тебе воскрес, поселившись когда-то давно-давно, в пору первых прегрешений, и затаился непроросшим зернышком в глубине души. И вот теперь, когда Провидению стало угодно дать тебе почувствовать ничтожность и зависимость, и ты захотел вдруг обрести лицо, зернышко страха стало прорастать в твоей смятенной и порочной душе. Успокойся, Гридин, смирись. Посмотри вокруг: никто не мешает тебе идти по дороге, которую ты выбрал сам. Одно твое слово, одно раскаяние — и ты доживешь век в достатке и удовольствии. Все плохое спишется на усталость; все порушенное тобой восстановится. А гордыня — всего лишь один из семи смертных грехов, который, подобно другим, можно замолить Тот, кто придет на твое место, пойдет по тому же пути. Люди хотят тебя видеть честным и деятельным, в лучах славы; те, что станут скрываться за твоей спиной, никого не интересуют. Крест свой нужно нести радостно…»