Я взглянул на Николая и по его лицу и глазам увидел: будь у него сейчас автомат, он бросился бы на фашистов и полицаев и стрелял бы, стрелял, не думая о последствиях…
— Коля, давай уходить. Смотри, сюда бегут два полицая.
— Запомню это… на всю жизнь запомню! Мы им, сволочам, этого никогда не простим.
Полицаи подбежали к выходу из сквера и, угрожая оружием, потребовали немедленно разойтись. Все подчинились. Мимо нас прошли трое мужчин, обсуждавших только что увиденное. Мы последовали за ними, надеясь узнать, что же произошло.
— Мабуть, явреев повбывалы? — проговорил пожилой.
— Ерунда. Хиба ты нэ бачив? Еврэи вбытых в ямы таскалы, — сказал низкорослый.
— Это расстреляли коммунистов и комиссаров, — заговорил третий. — Вот около нас соседа взяли. Его летом паралич разбил. Сын в армии, дочь эвакуировалась, при нем одна бабка осталась. Квартальная говорила, немцы, мол, считают, что старик не больной, что он член партии и сейчас симулирует. Видать, этой ночью пришлепнули его, бедолагу.
Мы шли позади, прислушивались, но делали вид, что разговор впереди идущих нас ничуть не интересует. Они долго молчали, потом низкорослый сказал со вздохом:
— Кого б нэ розстрилювалы, — цэ нэзаконно. И хоронять людэй, як собак. Розумию, що вийна, алэ и на вийни е якись законы.
— Мэни байдуже, кого вбылы, — махнул рукой пожилой. — Абы мэнэ нэ чипалы. Хай нимци з комунистамы та москалямы деруться, а мэнэ залышать в покои. Моя хата скраю. Я б оце такий, щоб в село поихаты, земельку свою одибрать, та й зажить, як колись було. А кругом хай хоч свит пэрэвэрнэться. Мэни всэ ривно.
— Ни, кумэ! — горячо возразил низкорослый. — Ты вэрзэш чортзнащо. Нахаба зайшов у хату до чужих людэй, и тому що вин сыльный, починае бэшкетуваты: батька в потылыцю, матир в груды, брата по морди, сестру в живит, а ты кажеш — робить, як хочетэ, а мэнэ цэ нэ касаеться. Так?
— Мэни билыповыкы залылы пид шкиру сала, — рассердился пожилой. — Я им того николы не прощу. Хай будэ люба влада, хоть гирша, абы инша, — он со злостью плюнул, оглянулся на нас.
Николай решительно догнал его и, глядя в упор, сказал с презрением:
— Шкура ты! Убивать таких надо гадов!
Я подбежал к Николаю и оттянул его в сторону:
— На черта он тебе сдался, нашел место с таким связываться.
— А-а, комсомольцы, — злобно прошипел пожилой. — А ну постой-ка! — крикнул он, шагнув к нам. — Вот я тебя зараз к полицаю отведу. Хай вин разбэрэться, кто ты такый!
Мы быстро свернули в переулок и прибавили шагу.
— Вот такие подлецы страшнее и опаснее фашистов. Немец — враг открытый, — сказал Николай. — А этот свой… такого сразу и не разглядишь. Может и в доверие влезть, а потом всадит нож в спину.