Мы всячески разоблачали лживую информацию врага. Николай использовал даже такой способ: брал резинку и карандаш, обходил места, где вывешивались немецкие военные сводки, и, улучив удобную минуту, вносил исправления. Например, из штаб-квартиры фюрера сообщалось, что сбито 100 самолетов противника, 5 немецких машин не вернулось на свои аэродромы. 100 он исправлял на 10, а 5 на 50. Подделка была очевидной, но большинство читающих считало исправление правильным, а соотношение потерь соответствующим действительности. В город прибывали новые части.
— Опять немцы всю колонию запрудили, у нас шофер поселился, — жаловался Николай. — Меня и братьев в кухню выгнал, в нашей спальне обосновался сам. — После небольшой паузы добавил: — Но немцы уже не те. Далеко не те. В прошлом году у нас жил ефрейтор. Недалекий, напыщенный, но относился ко мне сносно. Играли в шахматы, я выигрывал, он не обижался. Как-то потрогав мышцы на моих руках, похлопав по спине, сказал, что я умный и сильный парень. Когда Германия победит Россию, у него будет имение и он меня обязательно назначит управляющим. Немцы, мол, умеют ценить умных и работящих. Представляешь — я управляющий немецким имением, как это тебе нравится, а?
— Ты хоть поблагодарил? — поддел я.
— В порыве благодарности хотел задушить его. До сих пор жалею, что не сделал этого… Нынешний квартирант об имении уже не мечтает. Гнусавит: «Война нехорош, Сталинград… капут». К нашему постояльцу ходит обер-ефрейтор Курт. Молодой, красивый, но тонкий, как жердь. Однажды из их разговора я понял, что они проклинают войну, нацистов и все на свете. Курт спросил у меня, согласен ли я, чтобы Гитлер и Сталин устроили между собой поединок, как средневековые рыцари. Победитель потом пусть диктует свои условия: забирает земли, города, села, но без войны. Народы не должны страдать из-за прихоти своих вождей, тем более, что война ведется нечестно, не по правилам, как он выразился. Все добивался: согласен ли я с ним? Я притворился непонимающим. Он махнул на меня рукой и больше подобных разговоров не заводил, хотя я не раз ловил на себе его пристальный взгляд. Так вот я тебе и говорю, — заключил Николай, — что теперь немец не тот, каким в прошлом году был. По всему видать: Сталинград заставил их призадуматься, пораскинуть умишками. Они уже понимают, что война складывается не в их пользу. Боевой дух солдат снижается, хотя все еще они верят в своего фюрера. Я с квартирантом проделал такую штуку, — после недолгого молчания продолжил Николай. — Была у меня одна листовка из тех, что наши сбрасывают для немцев. Как-то шел Эгон веселый, посвистывал. Я у самой калитки бросил листовку, а сам нырнул в сарай и в щелку наблюдаю. Поднял он листовку, осмотрелся и пошел в дом. Чуть погодя я зашел. В квартире никого не было. Дверь в детскую закрыта. Ручной мельницей начал молоть кукурузу на крупу. Вдруг вышел Эгон — испуганный, бледный, с отвисшей челюстью.