Глиняный конверт (Рубинштейн) - страница 37

— Разве хозяин не отпустил тебя и мать через три года?

— Нет! Отец не смог отдать купцу зерно, что брал в долг.

— Как же так? — удивился Наби-Син. —Мы же читали в школе таблички с законами. Там сказано: если хозяин взял за долги жену или сына должника, то через три года он должен отпустить их на волю.

— Это теперь такие законы. А раньше, при Апильсине и при Сумулаэле, отце царя, этого не было. Кто попал за долги в рабство, тот всю жизнь рабом останется.

— Значит, Хаммурапи такой закон придумал? Отец говорит, он справедливый царь, хороший!

— Цари все хорошие, да мы этого не видим. А закон? Нам, рабам, все равно, есть он или нет его.

— Ну как это — все равно! — горячился Наби-Син. — Подумай сам, ты бы не был теперь рабом. Вы бы с матерью через три года вернулись домой.

— А через год опять в кабалу бы попали. Есть нечего было— опять купец за долги забрал бы мать и меня.

— Как же это? Хаммурапи велел написать на табличках, что сильный не должен обижать слабого... А ты говоришь...

— Написать все можно. Много лет я живу на свете, только ни разу еще не видел, чтоб богатый человек кого-нибудь боялся. Сила у него в руках, что хочет, то и делает.

— Надо царю жаловаться. Отец говорит, Хаммурапи сам жалобы разбирает. Он слушает, что читает писец, и сам все решает. Кто виноват, того царь наказывает.

— Отец правду говорит. Ты говоришь, жалобу надо написать царю. А кто умеет писать? Бедняк не может это сделать. Он не учился в школе.

— А писец?

— Писцу заплатить надо. Он даром ничего не делает. Вот ты и подумай, Набия, чьи жалобы разбирает царь, кому законы помогают жить. Понял?

Рибамили умолк. Он направил ладью ближе к берегу, где, натягивая веревки, с трудом передвигались рабы и тащили суда. Суда доверху были наполнены тяжелым грузом, и люди, изнемогая от усталости, шли, мерно покачиваясь и напрягаясь изо всех сил. Иногда какой-нибудь раб нагибался так низко, что, казалось, он сейчас упадет. Но он вытирал пот, катившийся с него градом, выпрямлялся и шел дальше. Когда становилось совсем невмоготу, рабы затягивали заунывную, монотонную песню—это помогало им идти. Они пели о том, что дорога длинная, ладья тяжелая, что веревка натерла грудь, и солнце опалило их голые спины, и ветер пустыни несет им навстречу свое горячее дыхание, и идти им нужно еще много дней по топким берегам, потому что далек путь от Бабили до Мари.

Наби-Син вслушивался в слова этой грустной песни и с жалостью смотрел на рабов. Он думал над словами Рибамили.

Ведь, правда, в школе у них учатся только дети богатых людей. Среди них нет ни одного бедного мальчика. Всё сыновья купцов, военачальников, царских чиновников. Вот у Кулалума отец простой писец, но разве он плохо живет? Кулалума никогда не продадут в рабство, как Залилума. И Наби-Син вспомнил своего товарища. Каким он был веселым вначале, когда его привели к ним в дом. А как он был грустен, когда они в последний раз играли в школу. Теперь и Залилум будет всю жизнь рабом, как Рибамили. Наби-Син вздохнул: