– Не сказались.
– А тебя, добрый человек, как звать?
Пожилой ухмыльнулся.
– Алемпием. А у тебя, ветром подбитый, никак мать есть?
– Была. Померла.
Ухмылка сползла с Алемпиева лица. Он закурил наконец цигарку.
– Все помрем… А откуда Ульяну знала мать-то твоя?
– Не сказывала…
– А уехали уж давно. Как Фенька-то померла, так и уехали, – сказал Алемпий.
– А где ее похоронили? – спросил Егорка.
– Феньку-то? Да при тракте, за околицей. Известно, как самоубийц хоронят. А на что тебе?
– Отчего – как самоубийц? – Егорка взглянул беспомощно.
– Не слыхал что ли? Да уж оттого… Нечего тут… – Алемпий затянулся и закашлялся. – Так уж…
Егорка тронул его за рукав, заглянул в лицо.
– Дяденька Алемпий, пожалуйста! Сделай милость, расскажи, а то душа у меня будет не на месте!
Алемпий нахмурил брови, отчего они встопорщились, как пучки мха. Вздохнул.
– Неохота мне говорить-то, – пробормотал он глухо, то ли угрюмо, то ли смущенно. – Коли мать твоя, покойница, с Ульяной-то…
– Дяденька Алемпий… – Егорка смотрел так отчаянно, что Алемпию стало не по себе.
– Да уж ладно, – согласился он с новым мрачным вздохом. – Слушай уж… Отойдем с дороги-то…Лет уж двадцать тому было. Семья у Мариных была строгая, дельная. Три дочки у Семена росло, выросли да замуж вышли – а никакого баловства никто не допускал. И вдруг четвертая-то учудила – молчала все, молчала, ровно скромница. Так бы до последнего и перемогалась, если бы Ульяна не заметила. Ветром надуло, ишь ты…
Алемпий скривился и хотел сплюнуть, но взглянул на застывшее Егоркино лицо и удержался.
– И, главное, так и не добились, с кем она там путалась, – продолжал Алемпий. – Семен, бают, у ней спрашивает, а она сидит да улыбается, как дурочка. Уж на нее вся Прогонная пальцем казала, только что ворота дегтем не мазали – а она и то, бесстыжая, не созналась. Ульяна-то с Семеном глаза на улицу показать со сраму не смели, а Феньке все – божья роса.
– Любила, стало быть, – сказал Егор глухо.
– Ишь ты, любила! Укроту, стало быть, настоящую не дали, – на этот раз Алемпий не удержался от плевка. – Так и ходила, негодная, пока пузо уж на нос не полезло… Я уж так думаю, что у Семена больно на душе накипело. И то сказать – ты ей наставление, а она улыбается. Вот он и того… – Алемпий покосился на Егорку. – Проклял ее, говорят. Он ее проклял, а она возьми, да из дома и убеги.
Алемпий снова посмотрел на Егорку. Егорка стоял, как окаменелый, обхватив плечи руками, глядя в одну точку.
– Ишь, прошибло тебя… Да не бойсь, не родня же она тебе! Убежала дура, значит, сегодня, значит, убежала, а завтра Семен обдумался да искать ее пошел. И то сказать: на дворе осень, вроде как нынче, а девка убежала, в чем есть, чуть не босая. Куда ей идти? Ну вот, Семен и пошел ее искать, а с ним Демины мужики и Матвей Благов с сыном. Цельных два дня ее искали, а нашли в Кривой балке, под обрывом, всю разбитую. Стало быть, с обрыва и кинулась. А только мало того, что она с обрыва кинулась, кинулась она, значится, когда уже распросталась. Только младенчика при ней уж не было.