Егорка только и успел придержать дверь, чтоб не хлопнула. Подошел. По лицу Марфы понял – непоправимая беда.
– Что? – только и смог сказать.
– Егорушка… Купцов пес Тихона из Бродов застрелил. Из ружья, – голос Марфы охрип от слез.
Зеленый свет померк в Егоркиных глазах.
– Как?
– Человечью плоть.
Егорка помотал головой, глубоко вдохнул.
– Погоди, погоди, Марфуша… Отчего б Тихону при людях плотью облекаться? Он-то, чай, серьезный мужик, чудить да пугать не охотник, да и людей сторонится…
Марфа закрыла лицо руками.
– Благоразумен был, доброго коня ему да гладкой дороги до Государева престола, – сказала глухо. – Благоразумен был, точно. Но Мошниковы ребята да все в Бродах его волчьим вожаком звали – спроста, думаешь? Волка, слышь, застрелил елод этот. Того, что с рваным ухом, побратима-то его…
– Чай, помогать сунулся? – Егорке совершенно не хотелось спрашивать резко, но так прозвучало.
Марфа качнула головой.
– Ты подумай, легко ль – пятнадцать лет прожили бок о бок, душами сроднились, а тут… да, никак, не просто убил волка-то – забавлялся смертью аль что-то такое… Не таков был Тихон, чтоб просто так людям на глаза соваться.
– Доброго коня да гладкой дороги, – прошептал Егорка. – Верный хранитель.
– Волки отпоют, оплачут… лес примет. Тошнёхонько, Егорушка!
Марфа несколько раз судорожно всхлипнула. Егорка обнял ее за плечи.
– А я ведь за делом пришла-то, – сказала Марфа, подавив рыдания. – Меня Микитич послал.
– Говори, говори…
– Бродские да Мошниковы сорок да соек собирают, все узнать хотят. А как узнают – псу не жить. Да и прочим… весь окрестный лес с тобой заодно, всяк за тебя да спроть них, тошных. Приисковые прослышат – чудить начнут, да тоже с разбором: не всем, а только псам купцовым на закуску. А наши… Андрей-то мой Николку уж не держит. На смерть дело пошло. И то сказать – чай, не будет Охоты-то, коль подлецы до весны не доживут…
– Проняло? – горько усмехнулся Егор.
– До костей сожгло, Егорушка.
– Только уж пусть с разбором, без обмана…
– С разбором, – в глазах Марфы полыхнул зеленый огонь. – Уж всяк только за свое получит – ни за чье больше. Ты уж лешачка охраняй, а мы уж… разберемся.
Егорка кивнул. Марфа погладила его по щеке, пошла прочь, вошла в тень, сама стала тенью, исчезла в мокром холодном мраке.
Егорка подставил дождю лицо – капли ударили наотмашь. Бродский Тихон был другом его отцу. Строгий мужик, чистый. Одиночка. И сколько Егорка помнил, за ним повсюду ходил волк с рваным ухом…
Когда входил в избу, с трудом разжал кулаки – ногти отпечатались на ладонях. Охранять лешачка. И – как выйдет.