- Я знаю, тебе хочется, чтобы я провалился хоть в тартарары. Ну, ещё посмотрим, чья возьмёт... да! Я тоже могу сделать такой ход - ах ты мне!
Он вскочил из-за стола, схватил с окна картуз и ушёл, оставив жену не удовлетворённой её политикой, смущённой угрозами, с возрастающим чувством страха пред будущим. Она шептала:
- О, господи! Царица небесная! Пресвятая богородица!
Она долго сидела за столом, пытаясь предположить, что сделает Григорий? Пред ней стояла вымытая посуда; на капитальную стену соседнего дома, против окон комнаты, заходящее солнце бросило красноватое пятно; отражённое белой стеной, оно проникло в комнату, и край стеклянной сахарницы, стоявшей пред Матрёной, блестел. Наморщив лоб, она смотрела на этот слабый отблеск, пока не утомились глаза. Тогда она, убрав посуду, легла на кровать.
Григорий пришёл, когда уже было совсем темно. Ещё по его шагам на лестнице она догадалась, что муж в духе. Он выругал тьму в комнате, подошёл к постели, сел на неё.
- Знаешь что? - усмехаясь, спросил Орлов.
- Ну?
- И ты пойдёшь на место!
- Куда? - дрогнувшим голосом спросила она.
- В один барак со мной! - торжественно объявил Орлов.
Она обняла его за шею и, крепко сжив руками, поцеловала в губы. Он не того ждал и оттолкнул её.
"Притворяется... - думал он, - ей, шельме, совсем не хочется вместе с ним. Притворяется, ехидна, за дурака считает мужа..."
- Чему рада? - грубо и подозрительно спросил он, чувствуя желание сбросить её на пол.
- Так уж! - бойко ответила она.
- Финти! Знаю я тебя!
- Еруслан ты мой храбрый!
- Брось... а то смотри!
- Гришаня ты мой!
- Да ты что в самом деле?
Когда её ласки укротили его несколько, он озабоченно спросил её:
- А ты не боишься?
- Чай, вместе будем, - просто ответила она.
Ему приятно было слышать это. Он сказал ей:
- Молодчина!
И так ущипнул её, что она взвизгнула.
Первый день дежурства Орловых совпал с очень сильным наплывом больных, и двум новичкам, привыкшим к своей медленно двигавшейся жизни, было жутко и тесно среди кипучей деятельности, охватившей их. Неловкие, не понимавшие приказаний, подавленные жуткими впечатлениями, они растерялись, и хотя пытались работать, но только мешали другим. Григорий несколько раз чувствовал, что заслуживает строгого окрика или выговора за своё неуменье, но, к великому его изумлению, на него не кричали.
Когда один из докторов, высокий черноусый человек с горбатым носом и большущей бородавкой над правой бровью, велел Григорию помочь одному из больных сесть в ванну, Григорий с таким усердием цапнул больного подмышки, что тот даже крякнул и сморщился.