— На обороте фотографии?
— Да.
— Это — не почерк Мартина? Просто печатные буквы?
— Я же говорила тебе.
— Но ты мне его не показывала.
— Разумеется, милый.
— Почему?
Ее широко раскрытые глаза спокойно вынесли его взгляд.
— Да просто как-то не хотелось. Я показала его Вэл, для которой работаю, а она позвонила брату. Альберт подключил полицию, они забрали снимок, так что и показывать-то нечего.
Для лица Джеффри ни обиженное, ни беспомощное выражение природой вообще не предусматривалось. Он смотрел на нее долгим тяжелым взглядом.
— Скажи, а что, он похож?
— В том-то и дело, что похож. Похож на всех снимках, — ее собственные слова показались ей какими-то жалкими, — даже на том первом, что мы все видели. Они все похожи, но все это плохие снимки. К тому же…
— Что?
— Я только хотела сказать, что никогда не видела Мартина в штатском. Ну не совсем, конечно, просто мы могли видеться с ним только во время двух его коротких отпусков. Мы ведь поженились всего за пять месяцев до его гибели — если он в самом деле погиб.
Мужчина устремил взгляд в туман, разглядывая снующие в нем тени.
— А что, наш дорогой каноник Эйврил всерьез верит, будто майор действительно объявился, чтобы помешать тебе выйти за меня, через пять лет после справки из Министерства «Пропал без вести, предположительно — убит»?
— Нет, — запротестовала она. — Просто папа вечно боится, что люди могут неожиданно оказаться злодеями, или ненормальными, или неизлечимо больными. Такой вот недостаток. Пожалуй, это его единственная скверная черта. Папе говорят, когда неприятность уже действительно случилась. Представляю, каково ему теперь. Он опасается, что Мартин жив, но сошел с ума.
Джеффри медленно повернулся к ней и заговорил с нарочитой жесткостью, направленной, в первую очередь, на себя самого:
— А ты-то как, милочка? Ты-то сама на что надеешься?
Она вздохнула и откинулась назад, вытянув длинные стройные ноги и вонзив высоченный каблук в джутовый коврик. Ее глаза глядели на него абсолютно честно.
— Я знала, что придется все это тебе рассказывать, Джеф, так что я все продумала, — она говорила очень медленно, и оттого каждое слово звучало тяжко и убедительно. — Я тебя люблю. Это правда. Теперь, пережив эти пять лет, я стала совсем другая, и эта другая ужасно любит тебя и будет любить всегда, — по крайней мере, мне так кажется здесь и сейчас, в этом вот такси. Но когда мне было девятнадцать, я любила Мартина, и когда я узнала, то есть когда я стала считать его погибшим, я думала, что и сама умру! — она помолчала. — В каком-то смысле так и получилось. Твоя Мэг — уже совершенно другое существо.