"Автора!" Это было последнее его усилие: одинокий и хриплый голос его, не найдя отголосков, замер в пространстве залы. Владимир Матвеич ожил; он взглянул на ложу почетного гражданина: Зет-Зета уже не было, в ложе - и герой наш решился туда отправиться. Он был принят семейством Рожкова превосходно, ласковее, чем когда-нибудь. Любовь Васильевна смотрела на него не просто томно, но даже с нежною томностию. Владимир Матвеич, как человек тонкий, спросил о Зет-Зете.
- Не удалось малому-то! - отвечал почетный гражданин улыбаясь, - больно много шикали и совсем оконфузили пьесу, да и пьеса-то неважная, а он нам нахвастал об ней с три короба.
- В первом акте точно много прелестного, - сказала Любовь Васильевна, - но второй акт скучен.
Любовь Васильевна с ранних лет читала романы, и это чтение сделало ее очень чувствительною; на всех купцов она смотрела с пренебрежением, и сделаться женою сочинителя, но, разумеется, сочинителя торжествующего, а не ошиканного, - это была любимая мечта ее. Следовательно, успех Зет-Зета мог быть пагубным для
Владимира Матвеича; но Владимир Матвеич родился в счастливую минуту, и судьба при самом рождении его дала самой себе слово быть его тайной покровительницей.
Она-то, вероятно, устроила так, что драма "Давид Теньер с куплетами, фламандскими танцами и проч., и проч.", несмотря на свое достоинство, окончена была при торжественном шиканье - и ни один актер не был вызван, чего почти еще не случалось на Александрийском театре с самого его основания.
Владимир Матвеич весь последний акт просидел в ложе почетного гражданина и при выходе из ложи был осчастливлен таким взглядом, в котором прочитал и гибель своего опасного соперника, и собственный успех. Этот взгляд открыл перед ним бесконечную перспективу…
Глава VII, представляющая неопровержимые доказательства, что в Петербурге все добродетельные и прекрасные люди всегда имеют успехи и награждаются
Уже таинственная завеса, сначала скрывавшая от глаз Владимира Матвеича некоторые стороны жизни, мало-помалу начала приподниматься; жизнь переставала быть для него загадкою. Говоря о "жизни", я разумею здесь только "петербургскую жизнь", потому что насчет существования другой какой-либо жизни Владимир Матвеич не имел ни малейшего подозрения. Он не мог себе представить, чтобы на свете было что- нибудь лучше Петербурга. Один действительный статский советник, говоря о
Петербурге, остроумно заметил, что это такой "городок, в котором есть все, что угодно, кроме птичьего молока". "А я так полагаю, ваше превосходительство, - возразил Владимир Матвеич, - что с деньгами в Петербурге легко достанешь и птичье молоко".