– Сердце надо послушать… – глухо прозвучал рядом голос Вовки, однако сам он не проявил намерения это сделать.
Я прижал ухо к ее груди, грудь, такая живая, теплая, мне мешала, и я не знал, где слушать – ниже груди или выше…
В теле ее была тишина.
– Сдохла, что ли? – услышал я голос Вовки.
– Не знаю, – сказал я. – Надо скорую вызывать. Врача.
– Какую скорую! Телефон у почты. Пока туда добежишь… Люб, ты сдохла что ли? Отвечай! – Чуть не плача, Володька дергал Любу за руку. Рука ее была безжизненной и упала, когда Володька ее отпустил, упала именно так, как это показывают в кино, не желая показывать само лицо смерти.
И тут я вдруг осознал, что Люба действительно мертва.
– Все, – сказал я. – Поздно… Мы ее убили. Она задохнулась
– Кто убил? Я убил? – заверещал Володька. – Я ничего не делал. Это ты ее трахал, а я…
– А ты сидел на ней…
В голове у меня шумело, я плохо соображал, но чувствовал, что жизнь моя непоправимо переменилась, и что случившееся больше меня, больше моих возможностей его осознать, не то что справиться с ним…
– Надо милицию вызвать, – сказал я. – Неважно, кто убил. Все равно вместе отвечать придется.
– Ты что, охуел? – воскликнул Володька. – Какая милиция…
– Отвечать все равно придется…
– Что ты заладил – отвечать, отвечать… А кто нас видел? Где свидетели? Я вошел, а она лежит голая, вот как сейчас. Почем нам знать, что тут было, кто ее тут трахал, а потом задушил. Или она сама задохнулась. Следов-то нет. Может, сердце остановилось от водки. Перепила…
Я слышал Володьку и с каждым его словом (мысленно я уже развивал его версию) в меня входила надежда на благополучный исход. Оба эти состояния – катастрофы и спасения – пронеслись сквозь меня чуть ли не в одну минуту, и, не вполне поспевая за обоими, я то выпадал из реальности, то наоборот воспринимал ее четко и остро, в мельчайших подробностях. Наши роли чуть ли не переменились – Володька, может, потому что его вина была весомей, теперь казался мне взрослее, опытнее, находчивее меня. Мы словно соревновались друг с другом за приз лучшего детектива, демонстрируя изыски изворотливого ума.
– Надо замести следы, – лихорадочно оглядываясь, сказал он. – Водка. Мы держались за бутылку.
В кармане у меня был носовой платок. Я вылил на него из горлышка водки и протер бутылку.
– Кружка, – вспомнил я.
Протерли и алюминиевую кружку.
– А на теле остаются отпечатки пальцев? – спросил Володька.
– Нет, только синяки, – сказал я.
– Да мы ее и не били, – посмотрел на меня Володька, перепроверяя свои слова.
Я кивнул.
Да, наше спасение было именно в этом, в заметании следов, и я, хоть и был охвачен ужасом, вытаскивал из подсознания все новые варианты улик, которые мы должны были устранить. Я даже не ожидал, что способен на подобное – я мигом вспомнил все, что когда-либо читал из детективной литературы, и Конан-Дойля, и Агату Кристи, и отечественных писателей, на имена которых я не обращал внимания, я вспомнил все фильмы о расследовании убийств, все разговоры, которые когда-либо слышал на эту тему, соответствующие телепередачи и даже заметки в газетах и журналах, – короче, все, что я успел так или иначе узнать на эту тему за свои четырнадцать с небольшим лет. И я нравился себе в этом качестве, думая про себя, что вот, не потерял самообладание в такой критической ситуации, скорее наоборот – обрел его.