Нож он подобрал, покрутил в руках — дрянь, обычная самоделка. Отломал рукоятку, зашвырнул в кусты.
— Как хорошо, что вы не жестокий. Это бы все испортило.
Она улыбнулась, да так ясно, с искренним восхищением, что сразу стало видно — Егор ей ужас до чего нравится.
Тогда-то он и решил: ладно, берем в прицел. Не Целиковская, конечно, но очень уж мирово улыбается.
— Меня Егор зовут. А вас?
— Надежда.
Предложил проводить.
Она нисколько не удивилась — словно это само собой разумелось. Взяла Егора под руку. То и дело поглядывала на него снизу вверх, помахивала узелком.
— Чего это? — спросил он.
— Пасха. И кулич. Освященные. Я в вешняковскую церковь ходила.
— Для бабушки, что ли? Болеет?
— Почему для бабушки? — удивилась Надя. — У меня нет бабушки, мы с папой живем.
— Что ж вы, комсомолка, а в церковь ходите?
— Я не комсомолка. А вы что, комсомолец?
И опять в ее голосе прозвучала непонятная тревога.
— Нет, — пренебрежительно пожал плечами Егор. Он уже полгода как стал кандидатом в члены ВКП(б), но с девушками о таких серьезных вещах предпочитал не говорить.
Она снова улыбнулась и так на него посмотрела, подняв свое худенькое личико, что Егору оставалось только наклониться и поцеловать ее в мягкие, удивительно горячие губы. Надежда ломаться не стала, сама обняла его и тоже стала целовать — быстро-быстро, в лоб, в щеки, в подбородок. Егор от подобного натиска даже малость опешил. А она еще шептала: «Точь-в-точь, ну просто точь-в-точь».
— Что «точь-в-точь»? — спросил он, задыхаясь.
— Такой, как я представляла. — И снова потянулась к нему губами. А минуту, или, может, пять минут спустя, сказала. — Пойдем ко мне. А то я больше не могу.
Вот тебе и «интеллигенция».
Он и сам уже не мог, всего колотило.
— А далеко?
— Нет, тут рядом, в Плющево.
Схватила его за руку, и они побежали — по белой заснеженной дорожке, по хрустящим лужам. Льдинки разлетались из-под ног, сверкали в тусклом электрическом свете.
Остановились перед зеленым забором, гладко выструганным и очень высоким. Вошли в калитку.
В глубине темнел дом — с терраской, с резными наличниками, с башенкой. Обычная дача, каких под Москвой видимо-невидимо, но Егору она показалась каким-то сказочным теремком.
— А что папаша-то? — шепнул Егор, поглядев на неосвещенные окна. — Спит?
— Его нет, он на дежурстве.
— А соседи?
— И соседей нет. Мы одни тут живем. У папы еще в гражданскую войну квартиру забрали, а дачу оставили. Потому что он врач.
— Тогда понятно.
— У папы руки хорошие, он тут всё сам устроил — и водопровод, и канализацию, и сад разбил. Только телефона нет, здесь ведь не Москва — область. Чаю попьем?