Поравнявшись с женщиной, машина притормозила. В нижней прорези маски блеснули белые зубы, их обладатель игриво помахал рукой и крикнул:
— Эй красавица, зачем так опасно гуляешь?
Мадина опустила голову.
Не получив ответа, человек в машине, тем не менее, так же весело прокричал, перекрывая фырканье двигателя и грохот наползавшей колонны:
— Как тут у вас? Боевиков нет? Что молчишь? Не бойся, мы таких красивых не обижаем!
Мадина по-прежнему упорно не поднимала глаз. Во-первых, сказалась выработанная с детства привычка не пялить глаза на мужчин, особенно чужих. А во-вторых, неужели он думает, что ему здесь кто-то может радоваться, и кто-то будет с ним любезно разговаривать? После этих сумасшедших бомбежек и обстрелов? После того, как улицы города устелили сотни трупов?
— Нет у нас никаких боевиков. Здесь мирные все.
— Ой, смотри, красивая! — Уазик зарычал, и машина, вновь набирая дистанцию, отделявшую ее от колонны, пошла вперед.
Мадина продолжала стоять в нерешительности. Перебежать дорогу сейчас, или уже дождаться, пока пройдет вся техника, такая страшная, полная тяжелой угрозы?
Вообще-то, настоящей вражды к федералам она не испытывала. Помнила, как спокойно входили в город, прокатившись через центр в сторону железнодорожного вокзала, первые колонны. А потом началась бойня, и отчаявшиеся окровавленные люди в военной форме метались между каменными коробками, а их убивали, убивали, убивали… Может быть, это было и правильно, и справедливо. Мужчины в эти дни только и говорили о своих победах. Хвастались даже те, кто никакого участия в боях не принимал. Но, Мадина женским сердцем, сердцем матери не могла принять ту жестокость, которую проявляли победители. Особенно ей запомнился худенький рыжий мальчишка в солдатской форме, странно похожий на ее старшего — Алхазура. Наверное, ее сын будет так же выглядеть в восемнадцать лет. Ведь в армию берут с восемнадцати? Хотя, это в России. А как теперь будет у них, в Ичкерии?
Это было на их улице. В городе, после страшной стрельбы в центре, на несколько часов установилось затишье, и Мадина рискнула сходить через несколько домов к соседке. У той муж служил в национальной гвардии, можно было узнать новости: что происходит, и, самое главное — чего ждать дальше. А возвращаясь, она увидела этого рыжего. Его вели по улице двое увешанных оружием взрослых бородатых мужчин и поминутно били прикладами автоматов то в спину, то в затылок. Солдатик был раздет, в одной белой бязевой рубашке и разорванных брюках. Его короткие кирзовые сапоги с налипшими комьями грязи хлябали голенищами и норовили свалиться с ног. Он трясся от пронизывающего сырого холода. Но не от страха. На его лице было написано лишь злое упрямство, совсем как у Алхазура, когда ему не удавалось победить в очередной борцовской схватке с приятелями или двоюродными братьями. После одного из ударов, рыжий упал на колени и, повернувшись к тем, кто его бил, что-то прокричал. Должно быть, что-то злое и обидное. И тогда его ударили уже в лицо. У одного из мужчин в руке появился большой нож. Он наклонился к мальчишке… Мадину затрясло, и женщина, наклонив лицо, чтобы ничего не видеть, быстрым шагом пошла, почти побежала домой. Но, пройдя немного, не выдержала и обернулась. Тело рыжего, прогнувшись в спине и мелко подрагивая, лежало на асфальте животом вниз. Но его лицо, неестественно белое, завернутое, запрокинутое к плечу, смотрело почти что вверх, к небу. Из-под плеча на асфальт стремительно наплывала густая бурая лужа.