— Да?
— Харпер. — Она сразу узнала скрипучий голос старого колдуна. — Это Мормо.
— Джарвис, — сухо проговорила она, — как любезно с твоей стороны позвонить мне.
— Оставь этот вздор… Я достал ее.
У Харпер екнуло сердце. Она молчала.
— Должен сказать, это было непросто. Конкуренция страшная.
— Но теперь она принадлежит тебе?
— Приходи, когда окончательно стемнеет. Только убедись, что за тобой нет «хвоста».
Щелчок, и в трубке раздались гудки.
Харпер медленно опустила трубку на рычаг. Все взоры устремились к ней.
— Он достал ее.
По комнате пронесся шумный вздох. Харпер извлекла трубку изо рта и ткнула ею в сторону Бернарда.
— Сегодня, когда окончательно стемнеет, мы с Бернардом отправимся на Лонсдейл-сквер.
Шторм сжал руку в кулак и несильно ударил по столу.
— А как же я?
Харпер пристально посмотрела на него, затем на Софию.
— Для тебя тоже найдется работа, — вздохнула она. — Мы не сможем положить конец этому делу, если не поймем, с чего оно начиналось. А у меня есть все основания полагать, что самоубийство Энн Эндеринг каким-то образом связано с Яго, триптихом и всем остальным.
— Моя мать? — переспросила София. — При чем здесь она?
— Это-то мне и хотелось бы выяснить, — сказала Харпер. — Возможно, ваш отец мог бы объяснить…
София выпрямилась и с недоумением, к которому примешивался испуг, воззрилась на Харпер.
— Друзья мои, — продолжала та, — боюсь, вам придется поехать в Белхем-Грейндж.
Д-р Мормо повесил трубку. Он сидел на полу и боролся с собственным раздражением. Его круглое, одутловатое лицо имело нездоровый, землистый оттенок. Из-под грязной рубашки, откуда-то из недр огромного живота доносилось тошнотворное урчание. Мормо с горечью думал, что, когда служишь дьяволу, приходится расплачиваться за его грехи.
Он сидел скрестив ноги перед полотнищем с изображением пентаграммы. Горели черные свечи, колыхались низкие языки пламени. Рядом валялась козлиная голова с мерцающими стеклянными глазами.
В центре пентаграммы, в деревянном ящике, лежала «Богородица».
Ящик был открыт. Свечи отбрасывали на картину тусклые блики, словно вдыхавшие жизнь в изображение Пресвятой Девы, в темные коричневатые краски, которыми был выписан фон. Пузатый колдун мрачно взирал на шедевр Рейнхарта.
Деву Марию окружал унылый зимний пейзаж. Она стояла, преклонив колено, со сложенными на груди ладонями. Синее одеяние ярким пятном выделялось на фоне безжизненного леса, на фоне старого корявого дуба, угрожающе склонившегося над ней. У нее было круглое, пухлое личико баварской крестьянки, но в нежно-голубых глазах таилась загадка. Мария улыбалась — очаровательной, отрешенной улыбкой.