— Как? За пять лет? — спросил Шторм стуча зубами.
— Да. Деньги-то, очевидно, все и решили. Он получил девушку, а вместе с ней родовое поместье Белхем — а потом и рыцарское звание, с которым пришло признание английской аристократии. Насколько мне известно, с тех пор всякие слухи относительно связей с наци прекратились.
Шторм застыл как вкопанный. Потом, тяжело дыша, смахнул оранжево-неоновым рукавом повисшую на кончике носа каплю и удивленно спросил:
— С наци? Ты хочешь сказать, с нацистами? С плохими немецкими парнями времен Второй мировой войны?
— Совершенно верно. — С этими словами Харпер наконец повернула голову к собеседнику. Это было странное зрелище, словно ожила каменная статуя. — Тебе, должно быть, известно, что нацисты грабили музеи и частные коллекции по всей Европе — владельцев же просто уничтожали. Когда война закончилась, произведения искусства, полученные таким путем, хлынули на черный рынок. Английское законодательство делало этот промысел крайне рискованным, поскольку продавец должен был подтвердить право собственности…
— Ты хочешь сказать, что отец Софии нелегально приобретал трофеи нацистов?
— По крайней мере ходили такие слухи. В то время к ним отнеслись скептически, а теперь и вовсе забыли. Словом, Майкл Эндеринг женился на Энн, открыл собственную галерею на Нью-Бонд-стрит и обосновался в поместье Белхем. У них родились трое детей — София самая младшая. Все шло довольно гладко, пока девятнадцать лет назад Энн не покончила с собой. Она повесилась.
Шторм открыл рот, выпустив облачко пара.
— Повесилась?
— К счастью, дети тогда находились в Лондоне, у деда с бабкой. Софии было пять лет, когда это случилось.
— Черт побери, — пробормотал Шторм. — Нацисты, самоубийства…
— Вот такие дела.
Некоторое время они молчали. Харпер смерила своего напарника долгим, испытующим взглядом.
— Ричард, — проговорила она наконец, — если ты хочешь познакомиться с мисс Эндеринг поближе…
— Нет-нет, об этом не может быть и речи, — поспешно ответил Шторм.
— И все же, если так, ты должен знать…
— Харпер, у меня этого и в мыслях не было. Поверь. — Он вдруг помрачнел. — Не за этим я сюда приехал.
Харпер целую минуту сверлила его взглядом. Наконец Шторм не выдержал и отвернулся.
Когда Харпер снова заговорила, голос ее смягчился. Она уже убедилась, что сердце у Шторма доброе и с его стороны не стоит ожидать подвоха. Она не могла не признать, что испытывает к нему некоторую симпатию.
— Предположим, — сказала она. — Но зачем же ты все-таки приехал?
Зябко поежившись, Шторм рассеянно махнул рукой и обхватил ладонями плечи. Что он хотел показать ей? Покосившиеся надгробные плиты? Открытую всем ветрам церковь? Заснеженную пустошь? Или, может быть, все вместе? В глазах Шторма сквозила грусть, истоки которой терялись в сумерках его души, остававшейся для Харпер Олбрайт энигмой