Иной раз думаю, не потянись они к железной дороге, может быть, жива бы дочка была. Да... В эшелоне разный народ собрался. Беженцы. Матери с детьми, раненые красноармейцы. Лето. Жара, мухи. Воды не добьешься. Поезд то мимо станций летит, то посреди поля остановится и стоит. Василек совсем малыш был. Без воды с грудным ребенком в летнее время гибель!.. Вот и послала наша мать Наташу вместе со всеми раздобыть воды. Бидон дала. Поезд как раз остановился возле леса. Много народу за водой пошло. Тут и налетели фашистские самолеты. Сверху видно — народ. Стали поливать из пулеметов. Несколько бомб сбросили на эшелон. Не попали, машинист вырвался. Те, кто в вагонах сидели, — живы остались, а кто за водой пошел — половина не вернулась. Наташу принесли на руках... И двух часов не протянула...
Викентий Вячеславич замолчал, неподвижно смотрел в окно. Папироса догорела, и небольшая палочка пепла стала совсем серой. Потом обвалилась и рассыпалась. Викентий Вячеславич очнулся, смахнул пепел с колена:
— Вот с тех пор у Полины Кузьминичны и начались эти припадки. Все ей думалось, что самой надо было за водой пойти, а детей в вагоне оставить. Ей все казалось, что она сама послала Наташу на смерть... Видишь как?!
Викентий Вячеславич помолчал, закурил новую папиросу и продолжал:
— Василий с детства привык к тому, что мать у нас нездорова. Помогать ей рано научился. По хозяйству все сам, а матери не давал переутомляться. И все стеснялся, как бы другие странностей не заметили да страшного слова про его мать не сказали... Но, видно, не судьба ей поправиться. Опять в больнице, слышал?
— Да почему же? — с тоской в голосе спросил Олег. Он теперь горько пожалел о том, что никогда не высказывал Полине Кузьминичне свои симпатии, что не знал о несчастье товарища во время их глупой ссоры. Впервые он по-настоящему пожалел и о том, что оставил свою мать в полном неведении, в страшном смятении и расстройстве.
— Врачи говорят — дополнительный толчок. Шли они с Василием по улице. А тут из поликлиники девочку на руках вынесли, больную. Стали ее вносить в санитарную машину, у девочки головка запрокинулась и рука свесилась. Василий не сообразил провести мать сторонкой, чтобы не видела. А она и вспомнила, должно быть, как Наташу ей принесли. Тут же на улице упала... Ты разве не знал?
— Не знал я! По-настоящему — ничего не знал!—тоскливо повторил Олег, припоминая, что Галя ему что-то такое говорила. Галя, а не Василий! Неужели и правда был он таким уж ненадежным товарищем, что не смог Василий рассказать ему о своей беде? А вот Кате, видно, рассказал. Ну и что ж! Да если бы Олег знал, разве стал бы он сердиться на Василия даже за драку?! Если бы можно было многое изменить, поправить, переделать! Как хотелось Олегу вернуть былую дружбу с Василием!