— А что, — прогудел голос за моей спиной, и я от неожиданности вздрогнул, — ты и впрямь мыслишь, что крымчаки придут?
— Шапку готов съесть, если не нагрянут, — твердо заявил я. — Вот травка зазеленеет, и они зашевелятся, как тараканы.
Еще бы. Помимо логики я был вооружен знанием будущего, которое сулило русским войскам в грядущее лето решительную победу над полчищами крымского хана, а также где она должна была произойти. И год победы твердо сидел в моей памяти — тысяча пятьсот семьдесят второй. Вдобавок я очень хорошо знал еще одно — фамилию полководца, который ее одержит. Знакомая фамилия, даже очень. Ее обладатель как раз и стоял передо мной. Так что я мог смело обещать не только съесть свою шапку, но и закусить ее ферязью, а на десерт слопать штаны и сапоги.
Воротынский будущего не знал, поэтому с сомнением покосился на неудобоваримую шапку, потом с легким недоверием воззрился на меня и прогудел:
— Покамест травка подрастет, воды много утечет. Почто так мыслишь?
Я обосновал, дав полный расклад той картины, что виделась мне. Сюда вкрапливалась и большая политика — подталкивание Девлет-Гирея со стороны турецкого султана, и логика военных действий — раненого врага надо добивать, пока он не успел зализать свои раны, и психология — слишком легко крымский хан добрался до Москвы прошлым летом, а это вселяет опасную самонадеянность и жажду новой добычи.
Слушал меня князь внимательно, время от времени кивая, — не иначе как наши точки зрения совпадали, и перебил меня лишь один раз, когда я порекомендовал ему уже в мае, какая бы тишина на самом деле ни творилась в степи, доложить царю иное. Дескать, поступили тревожные сведения от сакмагонов, а потому надо бы вернуть одну рать из Ливонии. Иначе, когда татары подступят на самом деле, посылать гонцов на север будет уже поздно.
— Это ты брось, фрязин, — буркнул он. — Негоже государя в обман вводить. А ежели не придут басурманы — что тогда? К тому ж он и без того ныне напуган. Слыхал, что ныне на Москве деется?
— Слыхал, — кивнул я.
Еще бы не слыхать, если последние три дня вся дворня, как доложил мне Тимоха, только о том и перешептывается, как царь, не надеясь отстоять Москву, скоренько пакует вещички для отправки их в Новгород[65].
— Опять же и с воеводами добрыми не все ладно. Есть смышленые, да незнатные, а вот из именитых родов и выбрать некого, особливо на большой полк…
— А ты, княже? — напрямую спросил я.
— Поперед Мстиславского государь меня нипочем на большой полк не поставит, — отверг Воротынский мою идею.
— А я так мыслю, что он поставит того, кто пообещает ему разбить татар, — заявил я.