На каждом вдохе — лёгкий, белый, чуть слышный, в воздухе растворённый запах едва рождённого, декабрьского снега. Откуда появился он на этих тихих улицах, одетых ещё по осеннему сезону в жёлто-зелёную листву? Откуда залетел он в середину сентябрьского дня? Свежий ли ветер принёс его с просторов знобяще-синего, в изломанных, тревожных линиях взлетающих к небу волн, ледяного полдневного моря? С дальних ли снегов Лапландии, через просторы Суоми летел он гонцом грядущей следом зимы?
Или, может, то ещё память о зиме прошлой?
Незримый след, оставленный в воздухе. Пролёт снежинок над древней, недвижной, дремлющей в сумраке короткого зимнего дня площадью. Давно прошедший декабрь. Прошлогодний снег.
Или всё таки…
Вильяр стоял на смотровой площадке — и смотрел (в который раз уже за свою жизнь) на Старый город.
Красно-черепичный в скатах крыш; светло-зелёный во взлёте Олевисте; серый в изрезах известняка; тёмный в строгом монашеском платье; весёлый и беспечный в лазурно-синих, солнечно-жёлтых, розовых, сиреневых фасадах зданий; сластёна, вымазавшийся в кремовом торте «Майасмокк»; запах кофе; имбирь и мята; но ветер с верхушек волн — хриплый кашель с солёной мокротой — матрос, что сидит в гроте бара с кружкой стынущего грога в руке; чёрные своды подвалов; отблеск стекла — приоткрыли окно; море — старым другом едва ли не в улицы, в самое сердце, каменное, столетнее сердце Города.
Где-то внизу, под раннею тихою дымкой.
Открыты глаза, закрыты ли — всё одно, всё едино; в сердце, в душе, внутри — город в подкове залива, в поясе синих, туманных лесов; город, надвинувший небо на брови шляпою Старого Томаса.
И время не чувствуется уже. Будто и нет его. Кажется, что так можно простоять долго, бесконечно долго. И будут минуты идти за минутами, часы за часами, дни за днями, недели за неделями. За годами — годы.
И всё новые и новые люди будут приходить сюда, на каменное плато Вышгорода, на край обрыва над лестницей Паткули, и, так же, как и ты, будут смотреть и смотреть, недвижным, зачарованным, на вечный и прекрасный город, что лежит где-то там, внизу, под тихою, бледною дымкой.
И, быть может, века через три, когда устанет сердце биться тревожно по делам пустым и неважным, и станет ход его спокойным и ровным, один удар в месяц, или, быть может, в год, вот тогда…
Чёрт!
Хватит, хватит. Время.
Вильяр посмотрел на часы. Пятнадцать минут он стоит на смотровой площадке. Он хотел отвлечься на короткое время от постоянных, неотвязных мыслей о намеченной на сегодня встрече.
Он не любил таких навязчивых состояний. В конце концов, именно в таком состоянии люди совершают наибольшее количество ошибок. И, кроме того, именно такая зацикленность на какой-то одной теме или объекте неизбежно приводит к тому, что внимание начинает сосредотачиваться на самом навязчивом состоянии, а не на объекте. Беспокойство от беспокойства.