Ну и, в-третьих, Иоанн, после того как наконец-то спохватился и, вспомнив о листах, спросил меня, услышал в ответ совсем не то, что ожидал. Щелкалов-то как сказал? Мол, прохлопали мы шпиёна окаянного, который вкрался в доверие к нашему простодушному князю и выведал все секреты по охране южных рубежей. Хорошо хоть, что не успел отправить переписанное по назначению — вовремя изъяли.
Значит, я должен запираться, от всего отнекиваться, стучать кулаком в грудь и креститься на иконы — я не я и лошадь не моя. В смысле бумаги. Откуда взялись? А бог весть откуда. Подсунули, мерзавцы! И первый же мой простодушный ответ мигом поставил Иоанна в тупик:
— То черновое, государь. Вызвался я помочь князю Воротынскому, когда узнал, что он мыслит над тем, как обезопасить южные рубежи твоей державы, вот и сделал кое-какие наброски.
У царя тут же брови кверху, в глазах по здоровенному вопросительному знаку, а по лбу морщины волнами. Это извилины наружу запросились — уж очень напряженный мыслительный процесс пошел.
— Стало быть, ты хошь сказать, что бумаги енти князь Воротынский зрил?
Ну а как же иначе, государь. И не просто зрил — он ими при написании пользовался. Изрядно мой труд ему пригодился — о том он мне и сам сказывал.
Брови взметнулись еще выше, в глазах добавилось по второму вопросительному знаку, пожирнее первого, а морщины не волнами — там уже чуть ли не цунами. Эва как его вспучило!
Глядит он на меня и понять не может — кто ж перед ним стоит. Шпиён? Тогда почему у него такое простодушие на лице? Почто глаз не отводит, да и не бегают они воровато, как должны, а отвечает сразу, не задумываясь. И мне тоже невдомек — чем я его так крепко озадачил. Откуда мне знать, что я шпиён, да еще изобличенный, вот и веду себя неправильно.
Молчал он долго, продолжая неотступно буравить меня своим колючим взглядом. Вот только грозности в нем было не ахти — скорее уж тупость. Но соображал Иоанн быстро, а потому уже спустя пару минут, судя по изменившемуся выражению глаз, до него стал доходить истинный расклад. Пускай не до конца, но достаточно для того, чтобы царь-батюшка сменил свой гневный тон и перешел на более деловой — что да как, зачем да почему. Потихоньку да полегоньку он дошел до сути, разобрался в истинном положении вещей, после чего даже удостоил меня своей милостивой похвалы:
— Изрядно написано. Толково да просто — залюбуешься. — И тут же — вот зловредная натура — с ехидной усмешкой задал коварный вопрос: — Небось обида жгла, егда князь Воротынский твое творение за свое выдал? Трудился ты денно и нощно, ан все впустую оказалось.