— Гамильтон… Гамильтон…
Взглянув на Джона, Брэд пробормотал:
— Может, все-таки это не такая уж правильная идея?
— Порядок, — ответил Джон.
— Конечно, — поддержала Вики.
И они вошли в ярко освещенный вестибюль.
В первую секунду Джон увидел все как на полотне, со всеми прописанными деталями: деревянные кабины для голосования у дальней стены, длинный стол, за которым на деревянных стульчиках восседают представители властей — в костюмах и галстуках, аккуратные, полные собственной значительности. Лицом к ним столпились обитатели Стоунвиля — старики, скрюченные, как древесные корни, здоровенные фермеры, юноши, домохозяйки, девушки в ярких платьях. Они заполняли центральную часть холла вокруг массивных деревянных колонн.
Справа, вызывающе отчужденно, стоял мистер и миссис Кэри, вместе с верными союзниками Морлендами. Секретарь деревенской управы, суровый старик, сидевший вчера вечером в кафе-мороженом, стоял, шелестя бумагами, и, запинаясь и взглядывая в них сквозь очки в стальной оправе, говорил о чем-то. Мирная сценка, типичная для Новой Англии, когда искренние приверженцы и праздно любопытствующие — все собрались вместе, чтобы выполнить свои общественные обязанности. В этой умеренной обстановке, казалось, не может произойти ничего более драматичного, чем напыщенная речь мистера Кэри против нововведений.
Но те, кто остался на улице, толпились теперь позади них, подталкивая их вперед, внося с собой возбуждение.
Джона толкнули на девицу, которую он раньше не заметил. Она обернулась. Глаза сузились от страха, и она вскрикнула. Тут же все головы обернулись к ним. Возглас девицы был как бы подхвачен всеми, как таинственное, искаженное эхо. Какое-то мгновение этот странный звук трепетал в воздухе, затем наступила тишина. Не было слышно ни звука, кроме бубнящего голоса секретаря управы.
Погруженный в свои дела старик ничего не замечал. Он уткнулся в заметки, и голос его раздавался преувеличенно громко:
— Итак, я полагаю, что почти все знают, зачем мы собрались. Но прежде чем начать голосование, мы откроем собрание, чтобы те, кому есть что сказать… то есть…
Он сбился и замолк, почувствовав нечто неладное в установившейся тишине.
Подняв глаза от бумаг, он стал оглядываться, не находя причины беспорядка. Наконец, увидел Джона. Челюсть у него отвалилась, а глаза сделались такими же округленными, как у всех остальных. Джону казалось: нет ничего, кроме этих глаз — сверлящих его, жестких, угрожающих именно тем, что в них отсутствовало всякое выражение.
Неожиданно он почувствовал себя уверенней, потому что презирал их. Если бы он был «своим», одним из них, они бы никогда не отнеслись к нему так. Все из-за того, что он — он чужак, которого они отвергли. Брошенный ими вызов вернул ему самоуважение.