Меня всегда поражала и радовала Нинина пристальность, ее внимание к тому, что составляет основу и форму вещного мира; поистине ее благословил «великий бог деталей», если употребить выражение Пастернака. А без этого, без напряженного и точного называния всего сущного в нас и вокруг нас, — по-моему, нет поэзии, а есть лишь декламация (или декларация, если угодно). Для меня, человека сугубо городского, непостижимое явление — ее стихи о лесе, о поле, о снеге, о земле, о том, что для многих — и для меня в том числе — лишь предлог поговорить о своих переживаниях и настроениях. Мы, как правило, думаем и пишем аналогиями, в ее же стихах о природе нет сравнений и сопоставлений по верхнему поверхностному сходству, а есть напоминание о единстве, о включенности всех и всего в одно великолепное и трагическое движение жизни. Разумеется, желающие могут извлечь из этих ее стихов антропологические идеи, могут вычленить мотивы общественные и политические — только стоит ли этим заниматься? Есть ведь у нее стихи, прямо и недвусмысленно говорящие о гражданской позиции, — горькие, страшные, созданные, кажется, не единоличной волей поэта, а как бы под диктовку десятков и сотен тысяч людей, — такие, как «Я виновата в пожаре Игарки». Кстати, я помнил их наизусть и читал, читал моим товарищам с неизменным успехом. Мы здесь, в лагере, находимся в привилегированном положении: не боимся вслух говорить, то, что думаем. Ибо как сказано у Нины Воронель:
«Отданный врагу и преданный друзьями, он больше не боялся ни черта». Это относится ко многим из нас. Поэтому мы строго и высокомерно судим тех, кто говорит в условиях так называемой свободы. Так вот, по этим нашим жестким критериям стихи Нины Воронель идут «по первому разряду».
Определенность гражданской и эстетической позиции — для поэзии, как мне кажется, условие непременное. У Нины Воронель эта позиция произросла изнутри, из самых стихов, «из живота», как следствие того, что она — поэт, а так называемые «прогрессивные» добывают позицию из окружающего мира, от ветров, веяний, от чужих настроений — почва, на которой они воздвигают свои конструкции останется «той же трудной вечной мерзлотой».
…Есть еще одна область, в которую Нина Воронель вхожа, — еврейство. Как это удивительно, что она в состоянии сознать себя еврейкой. Почтительно удивляюсь этому. Сохраняя дарованное нам местом рождения неисчислимое богатство русской культуры, дыша нашим воздухом — русской речью, в то же время причаститься тысячелетиям живучей и плодоносящей нации, — это, я думаю, редкостное везение, выпадающее на долю художникам определенного типа. Сейчас самый яркий пример из них — Шагал, в прошлом веке — Гейне… По-моему, Нина Воронель «набирает высоту». Сейчас она еще во многом «крапива, не осознавшая себя», но наше великое и подлое время работает на нее…