— Нашел я, значит, этот журнал, — начал он. — Захожу в переднюю, вижу, какой-то господин одевается, а лакей ему помогает. «Пальто давай», — говорит барин. «Холодно», — отвечает лакей и подает шубу. «Пальто, тебе говорят». — «Холодно», — и опять шубу дает. Барин шубу—на пол, говорит: «Давай пальто!» Лакей ворчит, подает пальто и меховую шапку. «Шляпу», — говорит барин, а лакей опять: «Холодно». — «Тебе говорят — давай шляпу!» — «Холодно». Барин опять шапку на пол. Тут я уже вступаю, говорю: «Господина Некрасова видеть можно?» А лакей сразу и отвечает: «Спит». Тут уж барин на него сурово так посмотрел и говорит: «Ты что, Василий, окончательно спятил? — и мне: — Я Некрасов». — «Так вы ведь в типографию спешите, Николай Алексеевич, — говорит лакей, — а этот господин в редакцию пройти может».
Варя не выдержала и рассмеялась. Пятов с улыбкой провел рукой по ее волосам и продолжал:
— Только я собрался сказать о цели своего визита, входит еще человек, молодой, серьезный, в очках — Добролюбов, сотрудник журнала. Стал я им все рассказывать. Как нашел новый способ броню для кораблей изготовлять, как стан построил, как в Петербург приехал подавать свою докладную записку. Слушают оба внимательно, с сочувствием. Когда стал рассказывать про заседание комитета, где на смех меня подняли, Некрасов стукнул кулаком об стол и говорит: «Ах, негодяи, как над человеком издевались». А Добролюбов отвечает: «Тут не люди отдельные негодяи, Николай Алексеевич, тут система вся негодяйская. Если человек из народа и о родине печется, то хода ему в сегодняшней России нет». Каково сказано, Варенька? Потом я рассказал, как иностранцам на отзыв изобретение мое послали, и вижу Добролюбов что-то в книжку к себе записывает. Потом я про Фелюгина рассказал, как он меня к Гобсу затащил. Тут Добролюбов внимательно посмотрел на меня и говорит: «А я вас знаю, вы — Пятов». Я, конечно, удивился: ведь фамилии-то своей я при нем не называл. А он и говорит: «У нас этот проходимец Фелюгин однажды был. Статью хотел поместить, чтобы ваше изобретение охаять». Вот ведь память у человека! А о Гобсе Добролюбов сказал: «Этой заморской акуле только в петербургских салонах и министерствах плавать: кругом взяточники и воры». Наконец, рассказал я им о своей второй докладной записке и о генерал-адмирале. Добролюбов ответил мне на это так: «Истинный патриотизм присущ лишь народу, а царская фамилия только играет в него, рядится. Не верю, — говорит, — генерал-адмиралу». Потом посмотрел на Некрасова и добавил: «Мы, Николай Алексеевич, не имеем права остаться в стороне от такого важного дела. Вопрос здесь не только в броне, а в престиже русском, в слепом преклонении перед заграницей». Я слово в слово запомнил это. «Мы, — говорит, — обязательно статью об этом дадим и все фамилии назовем». А Некрасов покачал головой и говорит: «Опять с цензором воевать придется.